След орла - Дарья Сойфер

– Разве они и изнутри?..

– А ты попробуй. Сделай мои уши, это не отнимет у тебя сил. А я всегда прекрасно переносил полеты.

Мара накинула капюшон толстовки, затянула завязки, пригнулась. Эдлунд положил руку ей на плечо, видимо, желая поддержать, но она вздрогнула. Не привыкла еще к таким нежностям. Он почувствовал это и убрал ладонь.

Перевоплощения в других людей и даже частичное изменение внешности она терпеть не могла. Но отступать было некуда, ведь ее уже считали зимней, училась она на курсе Найджела Смеартона, терпела издевки, превращалась то в рыжую, то в блондинку, то и вовсе в парня. Конечно, вредный англичанин всегда находил к чему придраться. Она мечтала однажды утереть ему нос, но пока не получалось. Стабильная шестерка – и на том спасибо. Оценку выше он ей никогда не ставил, хотя наверняка был в курсе ее родства с директором. Этот ушлый старикан, который на своем факультативе для старшекурсников растил шпионов для мировых спецслужб, знал все, что происходило в радиусе десяти километров. Но делать для кого-то исключения не собирался. Скорее наоборот, возненавидел Мару еще сильнее.

То ли из-за вечного осуждения профессора Смеартона, то ли из-за нелюбви к зимним вообще, поскольку все они отличались довольно вредным характером, Мара плохо переносила трансформации иноликих. В орла – другое дело. Это было легко, приятно, внутри будто взрывались маленькие пузырьки с веселящим газом. Весь мир становился ближе и раскрывал ей свои объятия.

Дар зимних отнимал силы. И физические, и моральные. Чтобы настроиться на перевоплощение в другого человека, она должна была представить, что скрывается от преследователя. Ее не покидало чувство гадливости, чего-то неправильного, незаконного, преступного. Словно она становилась в эти минуты каким-то мошенником и обманщиком. Двуличной. И это претило, вызывало привкус мыла и досады.

Однако, как назло, именно эта способность не раз выручала ее в трудную минуту. Вот и сейчас, ощутив в ушах легкое покалывание, ощупав их и констатировав некоторую лопоухость, Мара на удивление безболезненно перенесла снижение самолета. И все же особой радости ей это не доставило. Уж лучше глотать ртом воздух, опасаясь, что барабанные перепонки вот-вот лопнут, чем лишние полчаса думать о предстоящей встрече. Нехорошее предчувствие стиснуло желудок, пальцы стали липкими и холодными, и Мара скрестила руки на груди, словно защищаясь.

– Не переживай, – неуклюже поддержал ее Эдлунд. – Он специфический и непредсказуемый, но хороший человек.

– Вы поэтому весь полет терзаете пуговицу на рубашке?

Профессор удивленно посмотрел вниз и спрятал руку.

– Действительно… Ну, меня он не любит, но у тебя особый случай. Семья – это святое.

Мара вздохнула. Хорошо бы. Не успела она прижиться в Линдхольме, завести друзей, почувствовать себя дома, как снова уезжать. И не куда-нибудь, а чуть ли не на край земли. Нунавут, Канада. Она погуглила: тундра, арктическая пустыня. Вечная мерзлота. Сама большая жара, на которую можно рассчитывать – плюс десять. И то вряд ли. Чем не мечта для каникул? А ведь Нанду звал ее к себе в Рио, и даже его мама готова была взять на себя ответственность. Донна Зилда прекрасно относилась к Маре. Ладно, допустим, Бразилия – слишком далеко. И фавела Росинья, в которой обитает небольшая семья Торду, изобилует злачными местами. Но почему бы тогда не в Исландию к Брин? Миссис Ревюрсдоттир на свою младшенькую надышаться не может, вот уж где бы Мара была под присмотром! Конечно, некоторым занудством это путешествие и попахивало, но Брин была хотя бы подругой! Или взять Джо. Тоже Канада, тоже Большой Белый Север. Но резервация индейцев оджибве гораздо южнее и у Мары оставался шанс искупаться этим летом. И пусть Джо молчалив, надежнее него нет никого. И его отец работает в полиции. Чем не защитник?

Но нет. Мисс Вукович долго совещалась с Эдлундом, и они постановили: Мара едет к деду. К отцу Иниры Нанук. Инуиту, обитающему в далекой канадской провинции Нунавут. Имя – Сэм Нанук. Летний. Родной язык – инуктитут. И выговорить непросто, не то, что освоить. Тотем – белый медведь. Пятнадцать лет назад работал учителем в школе. Старший сын – Ила Нанук, тоже летний, тоже медведь. На этом скудные познания о эскимосской родне заканчивались. И не потому, что это была тайна, покрытая мраком. Просто никто с ними не общался с момента похорон Иниры.

Инуитская красавица, зимняя, но при этом, по слухам, невероятно скромная и нежная, была возлюбленной Ларса Эдлунда. Поддерживала его эксперименты и сдала яйцеклетку. Но погибла. Выпала из линдхольмского маяка, и долгие годы этот случай считали самоубийством, пока Мара не нашла истинного виновника. Однако отец Иниры успел прочно возненавидеть несостоявшегося зятя. Проклял на похоронах дочери, и с тех пор ни разу не выходил на связь.

О том, что у него есть внучка, Сэму Нануку сообщили в январе. Отреагировал он странно. Долго молчал в трубку, и когда Эдлунд уже было решил, что связь прервалась, вдруг произнес:

– У нее всегда будет дом в Иллуаасаке, – и отсоединился.

За эти слова и уцепился Ларс Эдлунд, когда решил спрятать Мару от Совета. Он объяснил дочери, что канадские инуиты, как и многие индейцы и другие малые народы, не подчиняются Верховному Совету перевертышей. Они не подписывали международный пакт о содействии, детей своих обучают сами, от политических игрищ открещиваются, а правовые вопросы у них решает местный шаман. Инира, в отличие от брата и остальных сородичей, мечтала увидеть другой мир. Узнав о существовании Линдхольма, на следующий день после своего совершеннолетия она собрала чемодан и вылетела в Швецию, пусть и была на тот момент старше остальных учеников. Обычно в пансион поступают подростки четырнадцати-пятнадцати лет. Именно в этом возрасте у перевертышей способность проявляется впервые. А Инира уже владела навыками перевоплощений, усвоила знания своего народа и, тем не менее, терпеливо училась наравне с тинейджерами с самого первого курса.

Отец не одобрял ее поступок. Не одобрял Эдлунда. Для него трагический итог был закономерным. И все же внучку, пусть и рожденную от ненавистного человека, от противоестественного эксперимента, выросшую на чужой земле, он готов был принять. А Мара не представляла, что говорить своему деду, как ему понравиться и чем, черт возьми, заниматься целый месяц в этой мерзлой пустоши. Одно было ясно: весело не будет.

Самолет тряхнуло, и шасси коснулось посадочной полосы. Под разрозненные хлопки пассажиров Мара наблюдала, как приближается желтое здание аэропорта. Единственное яркое пятно в этой серой равнинной местности. На долгие километры ни деревьев толком, ни другой минимальной зелени. Каменистая почва, безликие коробки низких домов. Ура, блин. Каникулы.

Они ступили на трап, и сухой резкий ветер едва не втолкнул их обратно. Даже природа будто говорила: «Шла бы ты отсюда, девочка». Мара бросила последний испытующий взгляд на отца. Нет, не передумал? Точно не хочешь залезть обратно и, превратившись в птицу, затеряться в салоне? Но Эдлунд был настроен решительно, на скулах, покрытых недельной русой щетиной, ходили желваки. Он явно не испытывал радостного предвкушения, однако упрямства ему было не занимать. На мгновение он встретился глазами с дочерью, и Маре вдруг почудилось в их лазурной глубине что-то темное. Решимость? Обреченность? Страх? Что-то разъедало его изнутри.