Сходняк - Александр Бушков

Сутки назад трех пленников завели в вагон, где уже стояли вуглу, прижимаясь друг к другу деревянными боками, многострадальные ящики сплатиной, уже подбитые деревянными колодками, чтобы вдруг не заходила-загулялатяжесть по вагону. В этот судьбоносный момент сами собой придумались дваафоризма: «Все мы вышли из теплушки – в теплушку же и войдем» и «Дважды неступить в одну и ту же теплушку». Записывать их, равно как и произносить вслух,Карташ не стал.

Пленников – за что они, наверное, имеют все основанияблагодарить белокурую сволочь – не связали, ни к чему не приковали,ограничились наручниками. И вот с этих самых пор пленники уже не могли видеть,что происходит снаружи, зато слушать могли сколько влезет. Они слушали ислышали, как вагон взял на буксир маневровый локомотив, как громыхали, выпускаясцепку в штатский мир, металлические ворота затерянной в сопках секретнойчасти. Потом некоторое время ехали в абсолютной тишине – не иначе, по лесу. Апотом нахлынули шумы, свойственные любой железнодорожной станции: гудки, лязг искрежет, грохот проносящихся составов, перебранки по громкой связи. Их вагонсразу же прицепили к какому-то попутному грузовому составу, и этот состав безмалейшей задержки был отправлен по назначению. И шли они по сибирской железкехорошо, скоро, без длительных остановок. Карташ не мог со стопроцентнойуверенностью утверждать, что караулом (или правильнее сказать – конвоем?)командует именно прапорщик, а не капитан или майор. По возрасту он мог бытьдаже полковником, правда, это ж как надо полковнику проштрафиться, чтобы егоотправили со столь малопочетной миссией, как вертухайская! А что физиономия устаршего караула чересчур простецкая и хитрая, типично прапорщицкая... ну так ипорученец викинга по фамилии Кацуба – вылитый учитель физкультуры из глухой провинции,а не боец невидимого фронта... Одет старший караула в камуфляж без знаковразличия, который теоретически может носить хоть генералиссимус... Тогда почемуже все-таки прапорщик? Потому что солдаты обращаются к своему командиру«старшина». А так в армии принято обращаться именно к прапорщикам, и ни к комудругому. Хотя, конечно, в ведомстве наверняка хитрят на каждом шагу, надо этоили не надо, разводят необъяснимую таинственность на пустом месте. Полковниказапросто выдадут за сержанта, а лейтенанта – за старшего лейтенанта. Да и самвикинг поди разбери, кто он по званию на самом деле: то ли генерал, то липолкаш...

Не в первый раз Карташ услышал тепловозный гудок. Чтобызанять мозги, как занимал речкой Потудай, Алексей прикинул расстояние долокомотива. Ну что тут можно сказать... разделяет их примерно вагонов восемь.Если состав стандартной длины, то их теплушка располагается аккурат в серединесостава. «И что это тебе дает?», – сам себя спросил Карташ. И сам же себеответил: «Да ни хрена не дает».

А на этот раз гудок вышел протяженнее прежних, словномашинист, с каждой секундой все более раздражаясь, настойчиво сгонял с рельсовнеожиданную помеху – навроде выскочившего на путь и ошалевшего лося илибредущего по шпалам глуховатого грибника. И сие обстоятельство Карташанасторожило. Когда на пути внезапно оказываются глуховатые грибники, равно каки менее экзотические помехи, эт-то, знаете ли... Алексей сбросил ноги с лавкина пол.

«И чего тебе дергаться, – продолжил он разговор с самимсобой, – тут есть кому дергаться акромя тебя тому, кому зарплату за этоплатят. Вон Таксист, ни о чем не волнуется, уткнул харю в ладони и медитируетсебе, вон Маша сидит, закрыв глаза, сложив руки на груди, слова не произнесла ссамой посадки, – вот и ты сиди, бывший старлей Карташ, как примерныйправильный зек, кем ты сейчас, собственно говоря, и являешься...» Алексей кинулвзгляд на прапорщика. Ага, тот тоже насторожился.

Подобрался, скучающее выражение с рожи стерлось, извяловато-простецкой рожа сделалась резкой, очерченной, в ней явственнопрорезались волчьи черты. Если он и в самом деле прапор, то, ежу понятно, не извороватой складской или продовольственной братии. Да и солдатики, судя по тому,как они уловили перемену в настроении командира и тоже подобрались, имеют заплечами неплохую выучку...

Гудок не умолкал. Даже Гриневский встрепенулся, оторвал лицоот ладоней, поднял голову, недоуменно взглянул на Карташа. А прапор выключилкарманный приемник (как раз в тот момент выключил, когда ведущий сказал, чтотак и быть, вот вам правильный ответ про речку Потудай, раз слушатели все такиетупые)...

И тут гудок стих.

Снова ничто не мешало слушать перестук колес, снова поездлетел на северо-восток, и машинист не видел причин оглашать окрестности воплямипаровозного ревуна. Видимо, грибники вернулись в леса, а коровы убрались спутей на пастбища – короче, все, кажись, нормализовалось. Тревога должнаотпустить, тем паче, что Карташ увидел, как успокоился старший караула. Новместо этого Алексей отчего-то испытал еще большую тревогу. Чутье не желалоуспокаиваться, чутье прямо-таки вопило об опасности, словно унюхало ее сквозьвагонные доски. И, похоже, только он один о чем-то беспокоился.

Рука старшего караула уже потянулась к приемнику, чтобывосстановить звучание радиостанции «Шантарск 101.4 FM»: почему бы, собственно,не позволить солдатикам маленькую вольность – музыку послушать? Чем навредит?

А тревога, бля, не оставляла. М-да, непонятка......

Все-таки что-то до крайности не правильное было в этойистории с гудком... вот только что? И более чем не правильное – опасное. Однакочто, скажите на милость, в своем нынешнем положении он может сделать? Разве чтоподелиться опасениями со старшим караула? Ага, конечно, так он и станет тебяслушать...

– Эй! – все ж таки позвал Алексей. –Охрана...

– Отставить беседы! – заученно рявкнулпрапор. – Не то...

Карташа швырнуло спиной на стену, приложило затылком одоски.

Оглушительным скрежетом заложило уши. Алексей, валясь соскамьи на пол, взглядом сумел ухватить и сфотитъ, как летит с лавки, раскинувруки, один из солдатиков, как, сбитый солдатиком, с лавки грохается об пол«калашник» и катится по полу термос, из горлышка которого плещет чай, какпрапор, умело падая на бок, успевает схватиться за ножку стола, чтоб невпечатало в стену...

Что-то долго и омерзительно трещало над головой, будто гнутна излом толстую прочную доску и все никак не могут сломать...

Началось, твою маму...

Какое-то время после резкого торможения состав продолжал двигатьсяпо инерции. Алексей, оказавшись на полу, перевернулся на спину, вытянул руки ивцепился в лавку, наручники больно врезались в запястья. В глазах после ударазатылком об стену плавали радужные круги, накатила волна тошноты. И эта дурнотапомешала ему сразу разглядеть, что за темный, огромный предмет несется сквозьвагон в их сторону. Хотя какое, к черту, помешало – ящик это с платиной сорвалос креплений...

Пусть и готовили вагон к отправке в серьезном ведомстве, нозанимались этим все те же срочники – лишнюю колодку лень поставить, лишнийгвоздь лень прибить: дескать, чего стараться, куда оно денется, доедет какмилая, не на американских же горках граждане будут кататься! А вот что вышло –вышло, пожалуй, покруче тех горок. И тяжеленный ящик отправился в свободноескольжение. Во фристайл, бляха-муха. Потом поезд окончательно встал. Последнимтолчком руки Карташа все-таки оторвало от лавки, и напоследок старшеголейтенанта еще разок хорошенько вмазало в стену вагона. Этой же последней,агонической судорогой состава платиновый ящик бросило на решетку, огораживающуюарестантский закуток.