Людской зверинец - Десмонд Моррис

Имея в виду наше обезьянье прошлое, рассмотрим особенности общественной организации некоторых видов обезьян, — это может послужить отправной точкой в наших заключениях. Присутствие сильных, главенствующих особей, руководящих всей стаей, — среди высших приматов явление широко распространённое. Более слабым членам группы приходится смириться с ролью подчинённых. Они не пытаются выделиться и лишь выполняют свои обязанности — в этом сила и безопасность стаи. Когда отряд становится слишком большим, естественно, образуются группы особей, которые от основной стаи откалываются и покидают её, но в любом случае гуляющие сами по себе отдельные обезьяны считаются исключением из правила. Стая передвигается как единое целое, и никто из её членов никогда не отрывается от коллектива. Такая верность обуславливается не только жёсткой диктатурой группы лидеров, главенствующих самцов. Какими бы тиранами они ни были, они играют роль охранников и защитников. В случае возникновения угрозы отряду (например, при нападении голодного хищника) именно они защищают стаю наиболее активно. Перед лицом внешней опасности лидерам приходится объединяться, позабыв о внутренних склоках, однако в обычных условиях взаимопомощь внутри стаи минимальна.

Возвращаясь к обезьянам, именуемым людьми, можно заметить, что основы данной общественной системы — сотрудничество при внешней опасности и соперничество внутри коллектива — присутствуют и в человеческом обществе, хотя наши древние предки и вынуждены были кое в чём эти принципы нарушать. Их титанические усилия превратиться из поедателей фруктов в охотников требовали укрепления и активизации взаимоотношений между членами племени. Природа не только заставляла людей паниковать перед неизведанным и загадочным, но практически постоянно бросала новоявленным охотникам вызов. Результатом стало смещение акцентов в сторону принципов взаимопомощи, разделения и комбинирования пищевых запасов. Но не стоит думать, что в каждом племени древних людей установилось полное взаимопонимание и каждое племя начинало существовать как единый организм, подобно стае рыб, — жизнь была для этого слишком сложна. Соперничество и борьба за власть никуда не делись и продолжали оставаться движущей силой племени и средством укрепления его мощи, но авторитарность власти значительно уменьшилась. Необходимая гармония была достигнута, что (как мы уже отметили) позволило древнему человеку-охотнику с успехом заселить большую часть земной поверхности — и это при минимальном развитии наук и технологий, способных помочь ему на этом пути.

Что же случилось с этой гармонией, когда крохотные племена расцвели и превратились в гигантские суперплемена? С потерей тесных личностных отношений внутри племени маятник сотрудничества- соперничества стал раскачиваться с угрожающей интенсивностью, причём его разрушительное действие продолжается и по сей день. Поскольку не являвшиеся лидерами члены суперплемени превратились в безликую толпу, наиболее опустошающие удары маятника приходились на область, где правили борьба за власть и конкуренция. Городские племена-переростки быстро стали жертвами гипертрофированных форм тирании, деспотизма и диктатуры. Суперплемена породили суперлидеров, пользовавшихся такой властью, что обезьяньи тираны, о которых мы говорили ранее, казались по сравнению с ними просто невинными младенцами. Они также породили суперподчинённых в виде рабов, способных на такое подхалимство и раболепие, какое даже самым низшим по статусу приматам и не снилось.

На этой стадии для руководства суперплеменем власти одного диктатора было уже недостаточно. Даже с появлением новых смертоносных технологий (оружия, тюремных камер, пыток), призванных помочь тиранам искусственно создавать условия для подчинения себе всех и вся, кроме всего прочего, чтобы с успехом склонять биологический маятник в свою сторону, требовалось ещё и умение повести массы за собой. И это было им вполне по силам, так как народ тоже (вместе с диктаторами) был заражён вирусом безличностных отношений высшего племенного строя. Это обстоятельство привело к образованию подгрупп, или псевдоплемён, в составе собственно суперплемени, что в некоторой степени ослабило стремление диктаторов к сотрудничеству. Каждый индивид старался установить с отдельными группами своих сослуживцев или соседей особые, личные взаимоотношения, вроде старых добрых племенных отношений. В рамках данных подгрупп он мог удовлетворить свою потребность в совместной деятельности и взаимопомощи. Членов других подгрупп, рабов, например, теперь было удобно считать чужаками, лишёнными всех прав. Был установлен социальный двойной стандарт. Хитрость и сила этого нового разделения общества заключалась в возможности обезличить личные взаимоотношения членов суперплемени. И пусть подчинённый — раб, слуга или крепостной — был лично знаком с хозяином, его попадание прямиком в низшую социальную группу означало, что с ним можно было обращаться так же скверно, как и с членом безликой толпы.

Разложение властных структур — это только часть правды. К деградации суперплемени с таким же успехом приводит и раболепие, доведённое до крайности. Когда социально-биологический маятник начинает двигаться от активного сотрудничества в сторону диктатуры, деградирует всё общество, хотя такое движение может принести и огромные материальные выгоды (может, например, переместить 4 883 000 тонн камней для возведения пирамиды). Но вместе с тем при таком искажении социальной структуры амплитуда колебаний маятника не может быть большой. Можно установить очень сильную диктатуру на очень большой территории и наслаждаться ею очень долго, но при напряжённой обстановке внутри своего суперплемени ей когда-нибудь придёт конец. И если, когда это произойдёт, социально-биологический маятник хотя бы слегка качнётся обратно, стремясь к точке устойчивого равновесия, общество может считать, что ему крупно повезло. Но если он начнёт интенсивно раскачиваться в разные стороны (что более вероятно), это повлечёт за собой столько крови, сколько наши примитивные предки-охотники не могли бы увидеть даже в самом страшном сне.

Цивилизация чудесным образом продолжает жить благодаря тому, что человеческое стремление к сотрудничеству заявляет о себе вновь и вновь с ещё большей энергией. Оно встречает активное противодействие, но неуклонно продолжает своё наступление.

Нам нравится считать это победой мощного интеллектуального альтруизма над животными инстинктами — как будто этика и мораль принадлежат к изобретениям современности, — но если бы это было истинной правдой, вряд ли мы дожили бы до сегодняшних дней и говорили об этом. Человеческому роду никогда не удалось бы выжить, если бы мы не развили в себе биологически обусловленное стремление к сотрудничеству с нашими собратьями. Будь наши предки-охотники настоящими тиранами, жестокими и алчными носителями "первородного греха", славная история человека давным-давно бы завершилась. Единственная причина, по которой теория "первородного греха" так или иначе прививается нам с детства, в том, что искусственно созданные отношения высшего племенного строя продолжают соперничать с нашим биологическим альтруизмом и именно ему необходимо оказать посильную помощь.

Я понимаю, что найдутся специалисты, которые станут активно оспаривать вышесказанное. Они считают человека по природе своей слабым, жадным и злым, способным стать сильным, щедрым и добрым только под надзором жёсткой системы контроля, но, высмеивая теорию "благородного дикаря", они только усложняют дело. Они утверждают, что невежество или суеверие не могут быть благородными, и в этом смысле они правы, но ведь это только часть проблемы. Другая её часть касается взаимоотношений древнего охотника со своими соплеменниками: здесь всё иначе. Такими качествами, как сострадание, доброта, готовность помочь, врождённое стремление к сотрудничеству с членами своего племени, древний человек был просто обязан обладать, если хотел выжить в своём полном опасностей мире.