Три женщины в городском пейзаже - Мария Метлицкая

– Жми, Игнатьич! Не довезем. А жалко, такой молодой. Да и зачем нам жмур – не отобьемся.

Ему почему-то было не страшно – смешно. «Жмур». Это он – жмур? Вернее, кандидат в жмуры? Ха-ха. Что называется, приплыли.

Оперировала его молодая женщина. Он слышал, как к ней обращались – Ольга Ивановна.

Сквозь пелену сознания он с усилием на секунду приоткрыл глаза и увидел эту Ольгу Ивановну – крепкую, широковатую в плечах, с длинными темными бровями и огромными зелеными глазами – тревожными и настороженными. Красивыми невозможно и очень строгими, как у директора школы. Больше ничего видно не было – белая, по брови, шапочка и маска.

На следующий день она зашла в реанимационную палату, и он узнал ее по глазам – таких зеленющих, «крыжовенных» глаз он раньше не видел. И теперь, без низко надвинутой шапочки и маски, он разглядел и все остальное – красивый прямой аристократический нос, полноватые бледные губы, плавные скулы и все тот же строгий, даже суровый взгляд.

– Как самочувствие? – строго спросила она.

Валентину показалось, что она немного смутилась. С трудом разлепив спекшиеся губы, он что-то забалагурил. Врачиха все больше хмурилась и, кажется, была им недовольна.

С того дня он ждал встречи с ней.

Кое-что выпытал у ночной медсестрички: Ольга Ивановна Голышева, не замужем, бездетная. Строгая очень, ответственная и, говорят, с большим будущим. «С медицинским, с каким! Вы что, Вершинин? Все шутите, да?»

Со вздохом разводил руками: «Простите, шучу!»

На третий день его подняли. С одного бока – рыжая и конопатая, смешливая медсестра Галочка, с другого – суровая Ольга Ивановна. Сосудистый хирург, надежда отделения и медицины, человек молодой, но уже снискавший уважение. По всему видно – умница, врач по призванию.

Виделись они каждый день. Утренний обход – обязаловка. А вот вечером, после тихого часа… Кажется, по велению сердца.

Или он все придумал?

Но если доктор Голышева не заходила перед уходом, он начинал волноваться. Выползал в коридор, слонялся у ординаторской.

Караулил. Обеспокоенно спрашивал у сестричек:

– А что доктор Ольга? Ушла?

Как-то у нее было ночное дежурство. Вершинин пошел в туалет покурить. У окна стояла докторша. Прямая спина, волосы убраны под колпачок. «Интересно, какие у нее волосы», – подумал он и спросил:

– Не помешаю?

Окинув его пренебрежительным и равнодушным взглядом, она усмехнулась:

– Мне – нет. А вот себе… помешаете. Курить вам, Вершинин, строго противопоказано! Не зря же я вас починила! И что? Вся работа насмарку? Я, знаете ли, очень старалась.

А ему вдруг захотелось прижать к себе и обнять эту зеленоглазую, красивую и усталую женщину. Ей-богу, еле сдержался.

Выписали его через два дня.

Теперь он караулил докторицу у выхода из отделения, чтобы вручить цветы и конфеты. Обычная благодарность, не более. Нет, она, кто ж спорит, была хороша! Но кадрить ее, кажется, не было смысла – слишком сухая, слишком строгая, серьезная не по годам. Ну и вообще – недоступная. Как с ней общаться?

Увидев растерянного, держащего за спиной букет гвоздик больного Вершинина, Ольга Ивановна растерялась и, кажется, разозлилась. И точно очень смутилась:

– Вы что, Вершинин? В своем уме? Нет, – возмутилась она. – Нет, мне не надо! Я не возьму!

С трудом всунув непокорной врачихе букет, уронил при этом конфеты. Коробка разлетелась, а даритель, смутившись, как подросток, рванул вниз по лестнице.

Вслед услышал:

– Куда вы, Вершинин, вам бегать нельзя. Честное слово, вы сумасшедший!

На улице попытался успокоиться, било как в лихорадке – походил, покурил, немного пришел в себя, но домой не уехал – торчал у ворот больницы. Увидев его, она, кажется, не удивилась – выходит, ждала?

Очень скоро Ольга Ивановна Голышева стала Вершининой. И еще – Олькой. Тогда еще он звал ее Олькой.

Через полтора года у Вершининых родилась дочка Лидочка.

Три года в огромной коммуналке с родителями мужа. Три года за ширмой, с ночными выступлениями дочки, с ворчанием свекров и все же с их помощью – через полгода после рождения Лидочки Ольга бросила кормить и вышла на работу. С внучкой сидела бабушка Рита. Даже в детстве Лида понимала, что мама и бабушка не любили друг друга. Не понимала – что может понимать маленький ребенок? Чувствовала. Слышала, как баба Рита ворчала: «Не мать и не жена, сплошной хирург. Не повезло Вальке».

Долгое время маленькая Лидочка уверенно считала, что «хирург» – это ругательство.

Да и мамину нелюбовь к бабе Рите Лидочка чувствовала – слышала, как та выговаривала ей: «Маргарита Васильевна! Зачем вы кладете в кашу такое количество масла? Хотите, чтобы у ребенка была больная печень?»

Баба Рита смертельно обижалась и замолкала на несколько дней. Но потихоньку ворчала – это у нее больная печень! Желчью исходит. Бросается, как собака: то не так, это не так. Бедный наш Валька! Сколько той жизни, чтобы так ее губить.

Баба Рита и отвела Лидусю в первый класс. Отвела первого сентября, а второго, на следующий день, умерла.

Лида помнила, как мама рыдала на кладбище и просила у бабы Риты прощения. И помнила, как это ее удивило. Надо же – ведь мама бабушку не любила. И что она плачет, что, как сказала соседка, убивается?

Когда Лиде исполнилось семь, Ольге Ивановне Вершининой, перспективному специалисту, выделили маленькую двухкомнатную квартиру за выселением.

А через четырнадцать лет, учтя все заслуги доктора наук Вершининой, дали квартиру побольше – у метро «Ленинский проспект», в новом кирпичном доме: три комнаты, два балкона, кухня в двенадцать метров. Не квартира – сказка! «Просто какое-то чудо», – как говорили знакомые.

– Мне с женой повезло, – смеялся Валентин Вершинин. – Такая квартира!

Но в голосе его чувствовались грусть, ирония и даже сарказм.

Нет, скандалов у них никогда не было, во всяком случае, ссор родителей Лида не слышала. Мама пропадала на работе и приходила поздно, не раньше девяти, часто уезжала на конференции и в командировки.

Хозяйством Вершинины себя не обременяли – что есть, то и хорошо. В двенадцать лет Лида научилась готовить. Особенно ей удавались торты и пироги, которые она пекла, чтобы порадовать родителей.

Комплиментов мама не раздавала, реагировала сухо:

– Спасибо, все было вкусно.

Кажется, она вообще не замечала, что ест и что пьет. А вот отец на похвалы не скупился:

– Ох, Лидка! Ну и повезет какому-нибудь идиоту!

После ужина мама сразу уходила к себе, и ее было можно понять: две операции, потом совещание.

На кухне оставались отец и Лида. Лида мыла посуду, отец что-то рассказывал. Лиде всегда было с ним интересно. Это были самые счастливые минуты их жизни – она и папа. И их разговоры.