Сага о диком норде - Наталья Бутырская

Я глаз не сводил с двери жреца.

Сейчас он ее прогонит. Ему же крючки надо выводить, поклоны своему богу отбить.

А она все не выходила и не выходила. Уже и кровь запеклась и стянула кожу, в животе заурчало от голода, грязь на одежде высохла в ломкую корку. Хозяйки резкими окриками загоняли кур и гусей в сараи, солнце зашло за деревья, окрасив часть небосвода в красный. А малаха так и не показалась из дома жреца.

— Ты чего? Встать не можешь? Болит что? — послышался голос Полузубого. — Бабы из-за тебя к колодцу подойти боятся.

— Нет, — глухо отозвался я, не отводя взгляда с жрецового дома. — Сейчас уйду.

— Вона чего, — протянул бритт и присел рядышком. — Пустая эта девка, безголовая. Забудь. Это здесь она кажется лебедью, а там у малахов все такие. Коли замиримся с ними, так сам увидишь. Да и какие из них жены? Лишь бы подолом вертеть да с мечом по лесам прыгать. Наши девки лучше.

Я резко встал, скривившись от боли в ребрах и застывших ногах.

— Я совета не спрашивал.

И, слегка прихрамывая, зашагал к дому Гачая. Постоял возле двери, покрутил истерзанный в боях топорик, заметил, как некоторые бабы остановились, глядя на меня, понял, что выгляжу смешно, и рванул дверь.

А внутри в свете затухающей лампы я увидел этих двоих. Светлое переплелось с темным: и волосы, и руки, и тела. Одеяла — на полу. Лавки сдвинуты, одна опрокинута. И они. На столе. Ее лицо с распахнутым ртом. Блеск его бритой макушки, а позади желтый круг на стене. Хриплое дыхание. Пар вокруг их тел. Я чувствовал запах их пота, пропитавший всё внутри.

Они… всё это время…

Значит, не по нраву она? Рукоять топора треснула, дерево смялось под пальцами. Только тогда я пришел в себя, хлопнул дверью и побежал в свою землянку под сочувственными взорами бриттских баб.

Ублюдок! Тварин сын! Солнечный выродок! Он же знал! Он, сука, знал! И всё равно…

Я молотил топором по столу и стенам, пока голова его не слетела с топорища. Тогда я заколотил уже деревяшкой, а когда и она превратилась в лохмотья, то начал бить кулаками, не чувствуя боли.

Вот же дрянь. Малахская дрянь! А если я их убью, сильно ли опечалится Ульвид? Плеснуть масла внутрь и кинуть горящее полено? Они ведь и не заметят, пока огонь не подпалит им задницы. А снаружи дверь подпереть. И встать с топором.

Я с удивлением осмотрелся. А где же топор? Лавки изрублены в щепу, стол в зазубринах и трещинах, стены в зарубках. Руки изломаны в кровь.

Едва дыша, я вышел наружу, вдохнул ночной воздух. Кожу начало пощипывать от мороза. Хорошо!

И стоило мне сделать пару шагов, как из темноты вынырнула тень. Полузубый.

— Ты куда, парень?

— Лицо ополоснуть.

— Ну иди ополосни. А я с тобой.

Я пожал плечами, мол, какое дело до того, доплелся до колодца, вытянул ведро с водой, плеснул пару раз, а потом разом вылил на себя.

Хорошо!

И небо ясное-ясное, как у нас на севере. И звезды яркие, налившиеся.

— Ты, парень, не бери в голову. Хочешь, с девкой сведу? Тут много молодых и горячих, а из мужиков — только мы. Нам уж много и не надо, достаточно одной, помягче да потеплее. На тебя некоторые заглядываются, даром, что норд. Понятно же, что молодому надо.

О чем говорил этот беззубый старик? Зачем?

Вытянул еще одно ведро, снова вылил на себя. Потом еще одно. Следующее ведро зачерпнул, чтобы напиться. Только поднес к лицу, как Полузубый схватил его и отдернул.

— Хватит морозиться. Идем-ка!

Силой приволок меня к себе, усадил возле растопленного очага, его женщина принесла сухую одежду. Я не хотел переодеваться, но когда от разогревшейся рубахи повалил пар, в груди неприятно щелкнуло, и я сорвал с себя мокрые тряпки, быстренько обтерся и натянул вещи Полузубого. Меня начало колотить, и баба накинула сверху еще и толстое шерстяное одеяло, наскоро разогрела остатки каши, а Полузубый сунул в руки эль.

И я жевал комковатую кашу, пил горький эль и едва сдерживал слезы. Вдруг ощутил себя мальчишкой, который вернулся в дом к старикам-родителям. Уже почти три года взрослый, рунный, столько всего прошел, столько видел, стольких убил, а тут сидел, жалкий, замерзший, будто щенок приблудный.

Так и уснул в доме Полузубого, привалившись спиной к теплому очагу.

А наутро, едва я протер глаза, бритт сказал:

— Так, малец, поживешь пока здесь. Тот дом для других готовим, а лишнего места у нас немного. Сейчас быстро ешь и давай на улицу! Учить тебя, дурака, буду. И как только норды смогли нас одолеть? С такими-то умениями?

Я смел всё, что мне наложила жена Полузубого, выскочил наружу и едва не споткнулся. Там шла малаха и волокла с собой немногие вещи, что ей надавали: перебиралась к жрецу. Прилюдно. Бесстыдно. И глядела на всех сверху вниз. Меня будто и не заметила. Дрянь!

Ну и пусть. Поглядим, как он выкрутится у малахов. Скорее бы уже ушел, что ли. И эту девку бесстыжую с собой забрал.

— Кай!

Я оглянулся и еле успел поймать новый топор, гораздо лучше прежнего. До стыренного Крысом не дотягивал, но в руке лежал тяжеленько и плотно. И голова не болталась на топорище. Такой зараз не выщербишь.

— В бой!

Прочь дурные мысли о дурных бабах! Вот мужское дело!

Прошло несколько дней, как я перебрался жить в дом Полузубого. И я не сразу сообразил, что кошмары не приходили с той ночи, когда я увидел лицо невидимого человека. То ли Тулле или тот, кто надел его личину, не мог отыскать новый ночлег, то ли бритт изматывал за день меня так, что не было сил на сны.

Пожалуй, впервые я вдоволь дрался с высокорунными противниками. Прежние схватки с Альриком — не в счет. Хёвдинг не мог так много времени тратить на меня одного, да и вообще на учения. Тут же я мог сражаться с утра до вечера, причем с разными людьми. У каждого бритта был свой дар, своя манера вести бой, свое излюбленное оружие. Даже однорукий, едва переучившийся держать оружие в левой руке, и тот сумел меня удивить.

И все эти калеки подбадривали меня, даже когда я валялся в грязи, так и не сумев нанести ни одного удара, подсказывали, как лучше бить и когда уклоняться. И ни один ни разу не сказал ни слова насчет Эйлид. Видать, мне одному она так нравилась. Вернее, нравилась-то она многим, да никто и не думал расстраиваться из-за того, что она нырнула под одеяло жреца.

Да и было у них не всё ладно.

В тот день, когда она понесла в его дом вещи, все слышали, как он громко выговаривал ей на малахском и не хотел пускать внутрь, но она умолила. Вот прям выпросила. И потом нет-нет да и долетали их ссоры. Чаще всего кричала она. Я прямо видел, как жрец спокойно и нудно выговаривает ей, а она вспыхивает на ровном месте, бьет плошки или ломает перья. Хотя нет. Если малаха окажется настолько дурой, что испортит перья жреца или нарисованные крючки, он ее тут же выставит.