Токката и фуга - Роман Сергеевич Богословский

сейчас что-то произойдет, что-то важное. С удивлением понимаю, что издаю тихие звуки…

Вдруг тренер грубо берет меня за шею, нежно душит…

Крик отца за дверью: иди сюда, Кирюша. Иди, расскажи, как прошла первая тренировка.

Картина в моей голове тут же рвется надвое, варенье в черепе быстро становится камнем и рассыпается в пыль без остатка. Мне нечего рассказать отцу. Я же только смотрела, как тренируются другие.

Он долго говорит, что ничего, скоро будешь сама заниматься. Тебя устроил в секцию сам Миша Прораб, твой отец. А значит, все будет лучше некуда.

Он пьян, лицо осунулось, глаза блестят. Теперь он всегда ходит в костюме и при галстуке. Такой непривычный. Но сейчас выглядит в этой одежде глупо и неряшливо.

Просит воды, мать наливает, подает. Он пьет выпучив на нее красные глаза. Отшвыривает стакан, тот едет по столу, врезается в сахарницу. Отец выкрикивает: вот теперь заживем, все у нас будет, все купим. Сейчас только влезу в господряды – и все, новая жизнь начнется. Сейчас у нас совсем другое государство, все позволяет, если с умом. А вот ты, говорит он матери, если бы родила мне пацана, я б из тебя царицу сделал. Ты слышишь, Марина? Ты недостойна носить мою фамилию.

Мать молчит, смотрит в окно, кружка с чаем в руках дрожит.

Еле слышно отвечает ему: Леночка родит…

Отец медленно снимает галстук, зажимает его в кулаке. Встает, покачиваясь, подходит к матери, нависает над ней, шумно дышит ей в ухо. Она поворачивается к нему лицом, бесстрашно глядит в пьяные глаза.

Раз в жизни смотрит без боязни.

Отец вяло поднимает руку с галстуком на уровень ее лица. Трясет им какое-то время, сопит еще громче. Бросает галстук – тот беспомощно повисает на цветочном горшке.

Говорит матери на ухо тихо и злобно, но я слышу: проклято там… у тебя… вот девок и рожаешь, тварь. Я спать… И уходит, шатаясь, грустно свесив взлохмаченную голову.

Через неделю отец пришел в школу. Разыскал нашего физрука, стал разговаривать с ним насчет меня.

Стоит вплотную к нему, спрашивает: как она посещает, как выполняет задания, как прыгает, бегает, участвует в эстафетах.

Физрук опешил от такого напора.

Рассказывает, заикается: все нормально, она молодец, хорошо, что подстриглась, надо остальных заставить это сделать, может, Кирин пример их вдохновит.

Отец грубо подзывает меня, дергает за руку. Говорит строго и гадко: если что, я сразу узнаю! Мы телефонами с Павлом Викторовичем обменялись. Какой сейчас урок?

Алгебра, говорю.

Бегом отсюда, звонок не слышала, что ли, громко спрашивает отец. За его спиной стоит Жорик, лицо испуганное, совсем детское. Поворачиваюсь, иду в кабинет, Жорик за мной.

Доносится, как отец говорит физруку: ты, Павел, заходи к нам как-нибудь, куропаткой угощу, фазанчиком.

Тот что-то мямлит в ответ.

Алгебраичка пишет на доске и стирает с нее. Губку бегали мыть три раза за урок. Я ни разу. Обидно.

На большой перемене идем с Жориком в буфет.

Он говорит, откусывая коржик: слушай, Ток, как ты с ним живешь? Твой отец такой… жуткий мужик. А ты такая всегда спокойная.

Не знаю, что ему ответить. Как-то живу. Живу и каждый день ощущаю, что отец видит во мне кого-то другого. Все его слова и поступки – чтобы вывернуть меня наизнанку.

Он что-то из меня вытащить пытается. Какое-то иное существо. Хватается за кишки невидимыми клещами – и дергает, и тащит. Иногда мне кажется, что он хочет выпотрошить меня, как кабана или куропатку. И посмотреть, что же там у меня внутри. Где там прячется то, что он ищет.

Не знаю, Жорик, говорю ему. Живу как-то. Бывают отцы и похуже, добавляю зачем-то.

С удивлением замечаю, что Жорик мне уже не нравится. Смотрю на него – и вижу лишь сопливого маленького мальчика. Чувствую, что виновата в этом я, а не он. Мне так хочется побыстрее сбежать от него. Скорее бы в класс – смотреть, как пишут на доске и стирают с нее учитель и одноклассники. Куда угодно, лишь бы подальше от Жорика.

Вспоминаю, что сегодня вечером тренировка. Сердце вертится от радости. Стучит в голове. Отчетливо слышу писк тети Лены, пытаюсь представить то, от чего она пищала. Перед глазами проплывают лишь бесцветные пятна, похожие на горы.

Это все Жорик, стоит тут с грустными глазами и мешает мне. Внутри вспенивается, сладкие волны затапливают тело, горло, голову. Дышать становится труднее.

Жорик, я в туалет, увидимся в классе, говорю ему. Стоит, рот раскрыл, нижняя губа будто сейчас же отвалится.

Забегаю в туалет, здесь никого. Прислоняюсь лбом к холодному стеклу. Закрываю глаза, вижу улыбающееся лицо Владимира Ивановича. Ноги напрягаются, я не могу ими владеть. Кажется, что грудь моя выросла, как у тети Лены, и чего-то требует. Она голодна, она хочет есть, только как и чем ее кормить? Просто стою в туалете, закрыв глаза.

Как только звенит последний звонок, убегаю из школы, дома быстро ем, переодеваюсь, бегу на тренировку.

Владимир Иванович смеется, увидев меня. А вот и Кирюша Ромина, говорит, единственная барышня в группе.

Какой же он красивый в этом белом кимоно.

Давай, переодевайся и на разминку, говорит.

Он подходит ко мне чаще, чем к другим. Касается моих рук, ног, туловища, головы. Учит, как правильно выполнять упражнения. Я не понимаю его речь, чувствую лишь касания. Каждое из них проходит через все мое тело.

Пусть это никогда не кончается…

Он встает сзади, кладет ладонь на спину, вытягивает мою руку вперед, прижимается всем телом…

Вдруг свет под потолком спортзала начинает мигать, становится нестерпимо ярко. И меня разрывает, я лечу в разные стороны, вверх и вниз. Разлетаюсь по всему залу. Ошметки моего тела падают в бескрайний сладкий океан и медленно варятся в нем.

С тобой все хорошо, спрашивает Владимир Иванович.

Из горла рвется – еще бы! Как никогда в жизни! Но я молчу, только улыбаюсь ему.

Вечером отец какой-то приторно добрый. Неприятная у него, гадкая доброта.

Садится рядом со мной на кровать, поглаживает по ноге.

И говорит: хочешь, возьму тебя на стройку? Посмотришь, как строятся дома. Рассказывает, что настоящий мужик должен усиленно заниматься физкультурой, изучать восточные единоборства, должен уметь строить дома, в которых потом будут жить счастливые семьи.

Я сижу и чувствую себя пока еще маленьким мужиком, которого обучают, как стать большим мужиком.

Молодец, что сделала короткую стрижку, говорит отец. И смотрит на меня так, как лучше бы смотрел Владимир Иванович.