В поисках советского золота. Генеральное сражение на золотом фронте Сталина - Джон Д. Литтлпейдж

представить себе не мог подобной линии поведения. С тех пор, когда проходил практику на приисках, я трудился бок о бок с рабочими, носил такую же одежду, а зачастую выполнял ту же работу, что и они. Я представить не мог, как инженер может хорошо справляться с делом, если будет стоять в стороне, разодетый в парадные одежды, в перчатках, не принимая непосредственного участия в производственном процессе.

В Берлине я впервые узнал, что работавший со мной Серебровский – куда более важное должностное лицо в России, чем мне казалось раньше. Как мне сказали, он – один из самых высокопоставленных промышленников, занимающий несколько высоких постов, и необыкновенно влиятелен. Он самый большой босс в моей отрасли, золотодобыче.

В те дни в Берлине было много русских: и эмигранты, и командированные советские чиновники. Некоторые эмигранты придумали для себя нехитрый бизнес. Они внимательно следили за новостями в советских газетах о закупочных миссиях, посылаемых в Берлин из Москвы. Накануне прибытия такой группы они посещали заинтересованные немецкие фирмы и рассказывали немцам, что имеют друзей среди русских уполномоченных и могли бы посодействовать, чтобы закупки производили в данной фирме. Немцы предлагали им процент с выгодной сделки.

Чаще всего эмигранты связей в закупочных миссиях не имели и никак не могли повлиять на результаты дела, даже если у них действительно находились там случайные знакомые. Но по закону средних чисел советские закупщики приобретали некоторое количество товаров в фирмах, с которыми существовала такая договоренность, и ловкие эмигранты, таким образом, неплохо зарабатывали на жизнь без всякого риска или вложения капитала, точнее, вообще ничего не делая.

Один из советских представителей, находившихся тогда в Берлине, проникся ко мне симпатией и упорно пытался дать какой-то совет, хотя по-английски говорил очень плохо. Наконец он нашел переводчика, которому доверял, и провел вечер за описанием советской правоохранительной системы, прочно укоренившейся и необходимой в сложившихся в России условиях. Он сказал, что я не должен беспокоиться, если работающие со мной русские будут внезапно исчезать при странных и даже, возможно, таинственных с моей точки зрения обстоятельствах. Он убеждал меня, что сейчас нет другого способа навести в стране порядок. Сотрудники органов госбезопасности очень активно действуют на шахтах и предприятиях. Но мне, по его словам, следует воспринимать этих сотрудников как помощников, а не помеху в работе и не волноваться из-за них.

Стремясь помочь мне добрым советом, он заставил меня изрядно поволноваться. Нарисованная им картина постоянного наблюдения структур НКВД за работой на предприятиях показалась мне настораживающей. Мне никогда не приходилось работать в таких условиях, и перспектива привыкать к ним не понравилась. Я не видел необходимости столь строго контролировать работников на шахтах и заводах.

Мы несколько дней прожили в Берлине, который в 1928 году был оживленным, беззаботным городом, и прекрасно провели там время. Люди, с которыми я встречался, проявляли интерес к моей поездке в Россию, и их рассказы об этой стране оказались очень полезными. Серебровский встретил нас в Берлине и предложил поехать вместе с ним в дальнее путешествие на поезде через Польшу и Россию в Москву.

В Лондоне и Берлине существовала привычная нам цивилизация; но, когда мы попали в Польшу, все четверо почувствовали беспокойство. Наш поезд пересек немецко-польскую границу посреди ночи, нас разбудил рослый солдат, который распахнул дверь купе и наставил на нас армейскую винтовку через дверной проем. Мои маленькие дочки были до смерти напуганы, да и я чувствовал себя не слишком спокойно. Когда мы уже подумали, что он готов выстрелить, появился второй мужчина в форме и вежливо попросил у нас паспорта. Он перекинулся несколькими словами с солдатом на своем языке и скривил губы в усмешке, определив по визам, что мы направляемся в Россию. По его поведению мы заключили, что этот поляк не одобряет иностранцев, которые едут помогать русским.

После такого приключения уснуть мы уже не смогли, и наше настроение не улучшилось, когда мы утром увидели за окном польские равнины, все еще покрытые глубоким снегом, хотя был уже апрель. Снаружи было очень холодно, и поезд не очень хорошо отапливался. Условия не стали лучше, когда мы пересекли восточную польскую границу и пересели в российский поезд. Местность за окном оказалась такая же равнинная и совсем не живописная, а в поезде стало еще холоднее.

Я отправился на поиски Серебровского, когда российский поезд отошел от пограничной станции, и в конце концов обнаружил его в вагоне-ресторане. Такого счастливого выражения лица я у него никогда раньше не видел: перед ним лежало несколько ломтей черного хлеба грубого помола и стояли два стакана чаю. Он пригласил меня разделить с ним эту еду, уверяя, что такого хлеба больше нигде в мире, кроме России, не достать. Я попробовал и решил, что никто, кроме русских, есть его не станет. Впоследствии, однако, я тоже полюбил русский черный хлеб и скучал по нему, когда уехал из страны.

Наша маленькая семья была не слишком счастлива, когда мы приехали в Москву. Польская и российская унылая сельская местность, холодные поезда вызвали у нас ощущения, что, возможно, мы совершили ошибку, согласившись провести два года в такой обстановке. И Москва оказала нам холодный прием. Несколько друзей, закутанных в меха до самых глаз, пришли на вокзал, чтобы встретить Серебровского, последовали объятия и приветствия. В восторге от встречи, Серебровский совсем забыл о нашем существовании и пошел по длинному перрону, окруженный друзьями. Мы в конце концов отыскали носильщиков, которые забрали наш багаж, но, выходя из здания вокзала, успели только увидеть Серебровского, отъезжающего в большом лимузине.

Я слишком плохо ориентировался в российских условиях, чтобы забеспокоиться в тот момент. Но мы не приготовились к такой погоде; девочки были одеты в легкие платья и короткие носки, а на вокзале было совсем не жарко. Я сказал им подождать минутку, пока найду такси, понятия не имея, что в 1928 году такси в Москве практически не существовали. В тот момент, по сути дела, я начал охоту за транспортом, который мог бы меня хоть куда-нибудь отвезти, и эта охота не заканчивалась в течение десяти лет, пока я летом 1937 года не сел в Москве на поезд, который увез меня из России навсегда.

Возле вокзала стояло несколько одноконных саней, возницы были до глаз закутаны в шубы. Я не знал ни слова по-русски, а они не знали ни слова ни на каком другом языке и не проявляли ни малейшего любопытства к тому, что я пытался им сказать. Я метался возле вокзала битых