Малабарские вдовы - Суджата Масси

выбор, совершенно законный. – Джамшеджи покачал головой. – Хотя мне он кажется довольно странным.

Первин тут же ухватилась за эту фразу.

– Что ты этим хочешь сказать?

Джамшеджи гонял по тарелке несколько оставшихся зернышек риса.

– Она была музыкантшей, работала в районе развлечений на Фолкленд-роуд.

– Вот откуда ее махр: два ситара[10] и одна вина[11], – задумчиво произнесла Первин. – А она знала, что он долго не проживет?

– Безусловно, – кивнул Джамшеджи. – Он на тот момент уже был тяжело болен. Но эти музыкальные инструменты – мелочь в сравнении с тем, что получили другие. Вряд ли она вышла за него ради денег.

– Посмотри-ка, – сказала Первин, с удвоенным интересом рассматривая брачный договор Мумтаз. – Этот документ она в июле 1920 года подписала крестиком. А на новом письме стоит полная подпись. Она что, обучилась грамоте за последние семь месяцев? Я бы хотела спросить ее, почему так.

Джамшеджи моргнул.

– В каком смысле – спросить?

Первин обгоняла собственные мысли. Набрав полную грудь воздуха, она выпалила:

– Как ты думаешь, мусульманки-затворницы согласятся встретиться с женщиной-юристом?

Отец смерил ее долгим взглядом.

– Не исключено.

– Я бы предпочла поговорить с ними напрямую, чем продолжать одностороннюю переписку с мистером Мукри. – Первин старалась следить, чтобы голос звучал сдержанно и по-деловому.

Джамшеджи допил остатки чая, поставил чашку на стол.

– Я не уверен, что ты готова вести деловые беседы с затворницами. Это требует большой осмотрительности.

Первин обиделась.

– Я всегда осмотрительна!

– Нет, – с мягкой улыбкой отозвался ее отец. – Ты напориста и нетерпелива. Я ведь слышал, что ты там говоришь о правительстве.

Первин скорчила ему рожу.

– Только в узком кругу. Я же знаю, как нашей строительной фирме нужны государственные контракты.

– Да и про права женщин ты говоришь больше, чем большинство людей готовы услышать.

– Другие женщины-парсийки делают то же самое. Мамины благотворительные организации постоянно занимаются обеспечением женщин и их образованием.

Первин чувствовала себя уверенно, потому что отец охотно жертвовал деньги на материнские начинания.

– Этим дамам твои рассуждения покажутся латынью, они же всю жизнь провели взаперти. Урду ты знаешь совсем плохо, да и магометанский закон почти не изучала.

Это критика от души – или отец просто пытается понять серьезность ее намерений? Первин изо всех сил старалась говорить невозмутимо:

– Я читала «Принципы магометанского закона» мистера Муллы, там объяснено все, что мне нужно знать. А с дамами я поговорю на индустани, они наверняка поймут.

– Полагаю, они никогда в жизни не видели парсов, – заметил Джамшеджи.

Тут Первин не выдержала:

– Папа, ты владелец единственной в Бомбее юридической фирмы, где есть сотрудник, который может напрямую общаться с затворницами. Почему не воспользоваться доселе не нашедшим должного применения ценным активом – твоей дочерью?

Джамшеджи на долгий момент прикрыл глаза. А потом открыл и серьезно посмотрел на дочь.

– Если ты туда пойдешь, проведи, пожалуйста, консультацию с той же степенью уважения, что и с нашими клиентами-мужчинами. Если Омар Фарид узнает, что я без должной почтительности обслуживаю членов его семьи, он восстанет из могилы.

– А он уже не в могиле. Он на небе! – уточнил из угла Мустафа.

– Мистер Фарид улыбнется нам с облаков, когда я помогу его родне, – завершила разговор Первин и, наклонившись, поцеловала отца в щеку.

После обеда Джамшеджи отправился пешком в клуб «Рипон». Первин знала, что, придя в клуб – его посещали только парсы, – он устроится в тиковом кресле с удобными подлокотниками (в эти кресла некоторые поверенные – какой позор! – порой залезают с ногами, да там и похрапывают). Джамшеджи, наверное, рассчитывает на похвалу друзей, бокал портвейна, а потом спокойно вздремнуть.

Первин снова поднялась наверх, подошла к шкафу, где хранились клиентские досье. Дверца распахнулась, Первин вдохнула душноватый запах камфоры и уставилась на ряды картонных, тканевых и кожаных папок.

Через несколько минут взгляд ее нашарил тонкую папочку с газетными вырезками. Омар Фарид скончался в прошлом году в возрасте сорока пяти лет, а вырезки в папке были только за последние пять лет его жизни. Вот статья 1915 года о том, как компания Фарида построила новый комбинат, где предстояло изготавливать ткани для нужд индийской армии. Вот еще одна заметка, от 1917-го, – в ней речь шла о пожертвованиях мистера Фарида в фонд помощи раненым, возвращающимся из Европы. А вот некролог от декабря 1920 года, где упоминаются и фабрики, и благотворительная деятельность. Последняя строка гласит: «У мистера Фарида осталась семья, в том числе один сын».

Жены и дочери в некрологе не упомянуты. Их не сочли для этого достаточно важными… или редактор «Таймс» решил, что полигамность выставит индийского бизнесмена-филантропа в черном свете?

Первин рассмотрела маленькую фотографию, помещенную рядом со статьей о благотворительных пожертвованиях. С виду Омар Фарид был человеком серьезным, уважаемым. Шапочка-тюбетейка оттеняла его узкое лицо с суровыми глазами и крупным орлиным носом. Одет он был в курту[12] с воротником-стойкой и темный сюртук-шервани[13]. Его изящная, вязанная крючком тюбетейка была похожа на ту, которую носит Мустафа.

Последний брак мистер Фарид заключил всего за пять месяцев до смерти. Каким, видимо, потрясением это стало для его двух жен – тем более что новая жена оказалась музыкантшей, ранее работавшей на Фолкленд-роуд, где секс продается так же свободно, как и опиум.

Еще до того, как отец ушел в клуб «Рипон», Первин спросила, не могла ли последняя жена оказаться мошенницей.

– В это проще всего поверить, – ответил ей Джамшеджи, – но перед лицом смерти человек не обязан соблюдать общественные нормы. Он не нуждается в чужом разрешении для того, чтобы поступить, как считает нужным.

Первин поняла – знала по собственному опыту.

3. Дух экстаза

Бомбей, февраль 1921 года

Около трех часов пополудни в кабинет на втором этаже влетел Мустафа.

– «Лондон» пришвартовался! Мне с крыши в очках видно до самого причала Баллард.

– Отлично! – Первин захлопала в ладоши. Уж кто-кто, а Элис сумеет отвлечь ее от мрачных мыслей.

В окно влетел порыв ветра, зашелестел бумагами на столе. Первин собрала документы и подумала про холодные сырые ветра, которые постоянно дули в лицо им с Элис, когда они ходили из колледжа Святой Хильды на разные лекции. Как они болтали, смеялись – как делились секретами. И ведь это можно вернуть, если она раскроет подруге душу.

Дружба их началась с того, что Первин выслушала признание Элис. Слова юной англичанки о том, что в шестнадцать лет ее исключили из Челтнемского женского колледжа, застав в постели с другой девушкой, поразили Первин до глубины души. У