Черный телефон - Дарья Симонова

— Он одержим ненавистью к бумажным книгам. И считает, что библиотеки больше не нужны. Да здравствуют электронные носители! Еще он не любит Александра Грина как проповедника ядовитого романтизма. Вообще у Штопина много патологий. Лично мне даже говорить о них утомительно. Слишком много неприятного с ним связано. Знаешь, он косвенно виновен в том… хотя это темная история, и она случилась еще до того, как я сюда пришла…

Таня почувствовала, как напряглось Давидово любопытство, и поняла, что обязана договорить.

— Из-за Штопина уволилась одна сотрудница. Очень нервная и ранимая. Оказалось, что она была больна. Вскоре после увольнения эта женщина умерла. Это был конец 1990-х. Все, что она любила и чему служила, вдруг стало ненужным. Она тяжело переживала этот слом…

— Странно, что после этого Штопина еще сюда пускают! Не понимаю, как такое допустимо — совсем некому за женщину отомстить. Нет мужа — есть братья. Есть отец… да я бы эту мразь растоптал…

Таня жалела, что заикнулась на такую тему. Могла бы предположить, что восточные крови закипят. А если бы она выложила всю правду? Правду о том, что в случае с Маликой — так ее звали, и она была с Давидом одной крови, знал бы он… Так вот у нее как раз был муж. И он… хотел отомстить. Но с некоторых пор пропал без вести. Как в воду канул. Дети объявили о розыске. Но воз и ныне там.

Но Таня вовремя остановилась… этим Давида будоражить явно не стоило.

— Тогда скажите мне, зачем этот Штопин, ненавидящий книги, участвует в их создании? Он — идеолог сборника, который мы нынче отмечаем…

— Если под идеологией ты понимаешь регулирование финансовых потоков, то да. Штопин благодаря своим связям нашел средства на издание и наверняка солидный кусок откусил себе. Простой расчет. А идею он выудил из сонма таких же прекрасных некоммерческих проектов, большая часть из которых никогда не будет рождена… Со скандинавами сработало, потому что то ли в посольстве, то ли в обществе дружбы с Норвегией… или со Швецией нашлась дружественная волосатая лапка. При особом умении можно и самую что ни на есть бессребреническую затею обратить себе на пользу. Деталей я не знаю — Бэлла больше в курсе.

С Давидом было приятно поболтать. Уборка обернулась приятным продолжением вечера. Такое бывает… За временем Таня не следила. Ее, как и Лену, не особенно тянуло сегодня домой. Ведь там — та жизнь, что одна неприятность над другой.

— Это афоризм Эдны Милли, кстати, — заметил Давид, едва пряча мальчишескую гордость за свою осведомленность.

— О, спасибо. А я ее совсем не знаю. Американка — вот и все.

— В Америке она знаменитость. Я писал о ней курсовую. Она искренняя. Ее книги сжигали в «451 градус по Фаренгейту».

— Вон оно что — ты тоже из нашего литературного гнезда!

— Отчасти. Но мне больше нравится исследовать биографии тех, кого мне нравится читать. Я хочу описать в полной мере их диагноз. — Давид смущенно улыбнулся.

— Еще один вариант «Гениальности и помешательства»?

— Да нет же. Во-первых, на гениальность я не замахиваюсь. Во-вторых, у Ломброзо нет и не могло быть о тех, кого я люблю. В-третьих, он же первопроходец. У него все сыро, наивно, эмпирически…

Пока они увлекались эмпирикой, «Грин» опустел. Но не абсолютно.

— Так, ребятушки-козлятушки! — вторглась в идиллию Кира, сквозняком ворвавшаяся из фойе. — У нас в кладовке спит пьяный! Кто его подымет? Мы, полторы калеки? Мужики, как назло, все сдулись и срыли. И шо?

— А меня вы уже не учитываете? — усмехнулся Давид. — Пьяный человек — обычное дело. Сейчас реанимируем. Только я не припомню, чтобы сегодня кто-то мертвецки набрался… Пили-то легчайшее винцо!

Таня тут же вспомнила фляжку со старинной монограммой. Хотя с чего она решила, что монограмма старинная? Бог с ней, со стариной! Просто фляжечка хранила кое-что погорячее вина. А ее владелец так скоропалительно исчез. Напился и упал? Обычное в наших краях продолжение знакомства, однако.

Снедаемая смятенным любопытством, Таня ринулась к кладовке. Но ее ловко подрезал Давид: «Пардон, но сначала лучше войду я!»

Каков джентльмен! Иди, дружочек… Кладовка была стратегически важной точкой для клуба. Она представляла собой не столько кладовку, сколько небольшую комнатку, которая в зимнее время служила гардеробом сотрудникам «Грина», а также хранилищем всякой всячины. Здесь обретались картины в ожидании своего выставочного часа или, напротив, после него, а также прочие арт-объекты. Здесь хранились моющие средства, канцелярские мелочи, елочные игрушки, писчая и туалетная бумага, потерянные вещи — словом, сама пестрота жизни соединяла на этом пятачке высокое и низкое.

— Интересно, как вообще сюда проникли посторонние? — очнулась Таня.

— Слушай… — перешла на виноватый грудной полушепот Кира. — Я в суете как-то упустила из вида, куда сунула ключ. Видимо, оставила его на стойке буфета. Там разливали вино… и, наверное, кто-то взял. На нем ведь бирка с надписью «кладовка»…

— То есть ты полагаешь, кто-то взял ключ, чтобы вздремнуть?

— Почему нет! Там есть диванчик. Я, между прочим, не раз сама на нем кемарила… Только наш пьяница с дивана рухнул.

Диванчик — громко сказано! Это была узенькая кушетка. На нем мог уместиться разве что тщедушный безумец Фунтиков, местный параноик, достойный пера Гоголя, ставший печальной достопримечательностью благодаря своей протертой и пропотевшей до смрада милицейской форме. Истинным призванием Фунтикова были нудные придирки и туманные сладостные намеки на карьеру в прокуратуре. «Опять в прокуратуре с ксероксом напряженка», — веселились библиотекари поначалу, когда Фунтиков только еще возник на горизонте с назойливыми просьбами размножить свои замусоленные бумаги… Но шли годы, как говорится, «уж полночь близится — а Герман тут и тут»…

Но черт, черт, черт! Шутки в сторону. В кладовке лежал вовсе не Фунтиков. Таня узнала его по ботинкам. Очень манерные рыжие ботинки с узкими носами, обитыми железными скобками. Да, она узнала этого человека. И ей было очень странно, что никто более не опознал «милого по походке». Впрочем, с ней были только двое — Кира и Давид. Давид не столь давний обитатель здешней тихой заводи, а Кира, несущаяся по жизни стремительным домкратом, вряд ли замечала такие мелочи…

— Ребята, это же Штопин…

Потом Таня четко помнила, что первой мыслью, пришедшей ей в голову, была смерть. Насильственная или в результате иной, высшей преднамеренности судьбы. Такие масштабные подонки умеют пить и не валяются в беспамятстве в чужих кладовках! Свой конфуз Семен Штопин обставил бы на все сто. И разумеется, не позволил бы своему августейшему габитусу так неловко сползти с ложа, опрокинув на себя вешалку с голубыми халатами уборщицы и зеленым пуховиком, чей хозяин давно затерялся на перепутьях и полустанках 90-х…

— Тот самый Штопин? — усмехнулся Давид, а Киру замкнул изумленный шок, иначе новость уже облетела бы полстолицы. Да Таня и сама была нокаутирована иронией судьбы. Но… с этим надо было что-то делать!