Судьба генерала Джона Турчина - Даниил Владимирович Лучанинов

— В Америке! — коротко ответил Турчанинов.

— В Соединенных Штатах?

— Да. В стране, где всякому свободно дышится. Где нет ни тирании, ни феодальных предрассудков и где открыта дорога каждому честному труженику.

— Вы так думаете? — скрестив на груди руки и наклонив лобастую голову, Искандер смотрел на него из-под нависших бровей с пытливой задумчивостью. — Да, было время, признаюсь откровенно, когда и я верил, что такая здоровая и органически развитая страна, как Американская республика, станет во главе общечеловеческого движения вперед. Америка, думал я, наравне с Россией, будет тем культурным центром, где на практике осуществятся социалистические идеи, зародившиеся в Европе...

— Наравне с Россией? — не скрывая недоверчивого удивления, переспросил Турчанинов.

— Именно. С Россией... Но я убедился, что ошибался. Роковая ошибка, господин Турчанинов! Америка — хороша для преуспевающего и ненасытного стяжателя-мещанина, за доллар готового продать душу черту. Великие идеи, начертанные на знамени Георга Вашингтона, давно свалены в подвал Капитолия и покрылись плесенью. О них вспоминают по торжественным дням лишь ради приличия. Доллар! Вот настоящий бог тех, кто определяет сегодня жизнь Америки. Нет, скучна ваша Америка, бог с ней!

Турчанинов промолчал, опустив голову. Никак не мог он согласиться с тем, что услышал. Но затевать спор с самим Искандером, который так приветливо к тому же его принимает?..

— «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма», — пробормотал Иван Васильевич как бы про себя, вспомнив купленную в Париже книжку, и усмехнулся с горечью. — Где он?

— Вы марксид? — остро взглянул Искандер.

— Нет, я не марксид, хотя «Коммунистический манифест» читал... Так где же страна будущего, Александр Иванович? В Европе такой страны я не вижу.

— Россия! — воскликнул, горячо блеснув глазами, Искандер, даже поднялся из кресла. — Вы правы, дорогой полковник, Запад в полном разложении, и для него будущего нет. Запад велик только в прошлом — развалинами Рима, соборами средневековья, дворцами Возрождения. — Заложив руки в карманы светлых панталон, расхаживал по ковру, заглушавшему шаги, — невысокий, крепкий, широкоплечий, кипящий энергией. — Развитие человечества не может остановиться, а источники прогресса иссякнуть — и поэтому историческое движение вперед неминуемо должна возглавить Россия. Да, да, Россия-матушка. Пусть нынешнее положение ее уродливо, противоестественно, но в народных недрах кроются могучие силы, способные создать новый социальный строй. Богатырская защита Севастополя показала неисчерпаемую русскую мощь — вы, как севастополец, должны это чувствовать... А знаете ли, милостивый государь, что наш мужичок-хлебопашец природный коммунист?.. Напрасно улыбаетесь! Что такое деревенская община, что такое плотничья или рыбачья артель, как не проявление исконного, заложенного в народе коллективистического начала?.. Крестьянская община — этот первобытный русский коммунизм — преобразует Россию, и, увидите, она станет примером для Западной Европы! Ex Oriente lux![26]

Остановившись посреди кабинета, делая красивые широкие жесты, с головой библейского пророка, с горящими глазами, он говорил страстно, увлеченно, полный глубокой веры в истину того, что говорил.

Случайно Иван Васильевич взглянул на Огарева. Оторвавшись от корректуры, сидел тот и, оглаживая скрытый волосами подбородок, слушал пылкую речь Искандера — спокойный, задумчивый молчальник. Какие разные они были!

— А между прочим, — прервал себя Искандер, — почему вы решили эмигрировать? А?.. Ведь новым духом повеяло на нашей родине. Новый царь, следуя обычной традиции, будет мягче своего деспота отца. Крымское позорище раскрыло всю гниль романовского самодержавия. Николаевскими методами уже править нельзя. Noblesse oblige...[27] Все надеются, что верховная власть скоро энергично возьмется за эмансипацию крестьян и на разработку конституции. Да иначе и не может быть. Осадой Севастополя началось освобождение крепостных, Россия мощно двинулась вперед, а вы собираетесь бежать!

Теперь уже Турчанинову нужно было отвечать во весь голос, может быть даже поспорить с хозяином, несмотря на свое преклонение перед ним.

— Я напомню вам, Александр Иванович, — сумрачно взглянул он, — евангельское изречение: «Что может быть доброго из Назарета?» Не верю я, что Россия может быть свободной страной.

Искандер, меривший кабинет крепкими шагами, круто остановился и, заложив руки назад, под фалды сюртука, уставился на Турчанинова сверлящим взглядом. Блестящие, играющие глаза стали колючими.

— Почему это не верите, разрешите полюбопытствовать?

— Дух народа не тот, — тихо, как бы застенчиво сказал Турчанинов, понурясь. — Знаете стихи?

Я видел рабскую Россию:

Перед святыней алтаря,

Гремя цепьми, склонивши выю,

Она молилась за царя...

История, Александр Иванович, воспитала нас рабами, покорными любой тиранической власти. Горько, но это так.

— Позвольте, позвольте! А Пугачев? А рыцари четырнадцатого декабря? А крестьянские бунты?

— Пугачев выдавал себя за царя, не забудьте, Александр Иванович. Мятежные солдаты на Сенатской площади отстаивали права Константина на царский трон, который, как они считали, незаконно захвачен Николаем. А народ не поддержал ни декабристов, ни петрашевцев... Да и откуда быть у нас свободомыслию? Двести с лишком лет татарского ига, потом Иван Грозный с опричиной, потом два с половиною века романовского самодержавия. Полтысячи лет — срок вполне достаточный, чтобы у народа сложился свой национальный характер.

— Именно?

— Безграничное, рабское, детское преклонение перед правителем-самодержцем. Царь-батюшка!.. Царь-батюшка — это отец народа, а простой человек — ребенок... У всех у нас души согнуты. Может быть, когда-нибудь они и расправятся, и будет и у нас демократия, но будет это лишь через много-много поколений. А мне еще при жизни хочется, Александр Иванович, дышать воздухом свободы. Честное слово, наскучило быть рабом!..

— Мсье Тургенев! — возгласил, появившись на пороге, Жюль.

— Просите, просите! — обрадовался Искандер и, позабыв обо всем, устремился к дверям. «Тургенев! «Записки охотника»!» — дрогнуло что-то внутри Турчанинова.

Держа серый цилиндр, появился высокий, статный, величественный, элегантно одетый джентльмен в сером с голубизной сюртуке и в панталонах, украшенных темным лампасом, с пушистыми бакенбардами на улыбающемся, свежем, красивом лице. Густые, слегка посеребренные ранней сединой волосы у него были несколько отпущены. Широко и — показалось Ивану Васильевичу — театрально раскинув руки, он с высоты своего роста обнял Искандера, затем прижал к груди Огарева. Сдержанно, с оттенком надменности, поклонился издали Турчанинову, которого ему представили, уселся на диван, медленно, палец за пальцем, стягивая лимонные перчатки, бросил их в поставленный рядом цилиндр. Русский барин сквозил во всей его