Легенда о Коловрате - Вадим Саралидзе

– Детишки… Детишки-то все же будут жить, славно… Внучки мои хорошие…

Евпатий, стараясь не дать воли слезам, придерживал его голову:

– Самые лучшие, старик! Самые лучшие.

Ратмир улыбнулся и, поглядев в морозное ясное небо, прошептал еще всего одно слово:

– Воля…

И глаза его остановились. Коловрат бережно закрыл ему глаза и сказал тихо сам себе:

– Ничего, старый друг, скоро свидимся, скоро…

Евпатий разом встал, рыча как дикий зверь, и кинулся к пролому в стене. Нестор и немногие уцелевшие дружинники, ободрившись, направились за ним. Татары, видя могучего витязя, опьяненного диким гневом и яростью, в ужасе бежали прочь, Коловрат же преследовал их и на склоне, кромсая врага, отсекая руки и головы, сталкивал поганых вниз. И словно в ответ на его ярость из леса раздался звериный рев, и на опушку леса тяжелыми прыжками выскочил громадный медведь и обрушился на татар. Одним ударом могучей лапы он сгребал сразу троих, одним прыжком давил десяток. Кочевники пытались совладать с ним, но зверь, казалось, не замечал ни стрел, вонзавшихся в его шкуру, ни копий, которые он ломал, как тростинки. Пехотинцы окружили медведя, выставив пики, но сами дрожали от страха перед мощью зверя, который пришел из лесов, чтобы сражаться за этих проклятых заколдованных урусов.

В стане Батыя царила нехорошая тишина. Мурзы и темники переговаривались шепотом, испуганно косясь на золоченый трон, а больше вовсе молчали, с тревогой глядя на вершину холма, где уже несколько часов, отряд за отрядом, гибли лучшие воины степных туменов. Сам великий хан тоже пребывал в молчании, уже долгое время не сводя глаз с обгорелого стяга, украшающего деревянный острог крепости. Словно издеваясь над Батыем, стяг весело плясал на солнце и вовсе не собирался превращаться в белую тряпку, означающую, что осажденные просят о пощаде.

Хан встал на ноги и с досадой швырнул наземь драгоценный кубок, привезенный из золотого Хорезма. Военоначальники и нукеры, стоявшие поблизости, побледнели от ужаса, не смея вымолвить и слова, первый раз они видели своего молодого господина в таком недовольстве и ярости. Батый, однако, быстро вернул себе самообладание и через мгновение заговорил своим привычным твердым и повелительным тоном:

– Дальше так продолжать нельзя. Я не могу больше терять своих лучших людей, еще немного – и следующий отряд не пойдет на штурм, даже если их гнать плетками. Это все равно что заставлять воинов прыгать в бушующий огонь. Довольно. Это ведь крепость, верно? Так разворачивайте же осадные орудия! Мы сотрем упрямцев с лица земли! Живо, живо!

Сотники и тысячники со всех ног кинулись исполнять приказ, грубо подгоняя китайских мастеров и монголов из осадной команды. Не прошло и десяти минут, как в тяжелые пороки были заложены огромные камни, ремни и веревки гудели от напряжения, а воины застыли в ожидании команды, зажав в руках стальные крюки на длинных древках.

Темник, отвечавший за камнеметы, тихим голосом доложил хану, что все готово для залпа. Батый медленно кивнул, не отводя взгляда от крепости, нахмурился и коротко махнул рукой, отдавая сигнал. С треском и свистом взмыли в воздух тяжелые снаряды и, пролетев по широкой дуге, обрушились на крошечную крепость. Затем еще залп и еще. Камни сыпались, разбивая в щепки утлый частокол, рухнул деревянный острог, украшенный стягом, весь склон превратился в месиво из ледяной крошки, камней и крови, а осадные орудия все давали залп за залпом, уничтожая все живое в маленькой упрямой крепости.

Коловрат шел вперед, медленно ступая по скользкому склону, он уже ничего не видел вокруг, кроме мелькания и блеска клинков, кровавых брызг и перекошенных от ужаса лиц врагов. Он не видел, как погибли последние из черниговских воинов, как упал могучий десятник Емеля, пронзенный копьем, как улыбался своей кроткой улыбкой Нестор, зажимая смертельную рану в груди. Яростный витязь не чувствовал боли от ран, покрывавших его тело, и не слышал грохота, когда татары принялись обстреливать крепость из камнеметов, уничтожая все живое, что там было. Тяжелые камни падали вокруг, вдавливая в снег мертвые тела и поднимая острые ледяные брызги, но Евпатий больше ничего не видел и не слышал. Пред глазами у него стоял один лишь запечатленный образ – его жена Настя, прижимающая к себе его детей, и улыбка на ее лице.

Батый, с потемневшим от гнева лицом, сидел на троне, ухватив себя за бороду, и безотрывно наблюдал, как осадные машины рушат маленькую крепость. Этот день он запомнит навсегда, этот день станет ему хорошим уроком, что никогда нельзя недооценивать противника, его силу и ярость. Великий хан раздраженно посмотрел на своего полководца, который, мрачнее тучи, стоял рядом.

– Ну что, многомудрый и многоопытный Субудай? Что же случилось с твоими солдатами? Неужели их на моих глазах разбили две сотни урусов? Против десяти туменов великого войска! Или, может, это злые духи перебили наши лучшие полки? Отвечай!

Толстые щеки Субудая нервно задергались, и он, не найдя сил, чтобы посмотреть своему хану в глаза, с трудом выдавил:

– Они все мертвы, великий хан, мы не проиграли этот бой.

Батый злобно рассмеялся, ударив кулаком по золоченому подлокотнику трона.

– Не проиграли!? Да уж, победой я это точно не назову! Коня мне! Живо! Я сам хочу посмотреть на них вблизи.

На склоне холма Батый слез со своего прекрасного арабского скакуна и в окружении нукеров поднялся к подножию крепости. Весь склон был багровым от пролитой крови, стоны и крики умирающих, раздавленных камнями, звучали везде. Хан остановился и с интересом оглядел огромного медведя, утыканного стрелами и копьями. Вокруг зверя кругом лежали несколько десятков изувеченных пехотинцев со следами страшных когтей на телах и доспехах. Батый изумленно покачал головой и прошел мимо, через следы побоища, переступая сапогами из мягкой кожи через трупы своих солдат. Особенно внимательно он оглядывал мертвых противников. Хан ожидал увидеть бравых гридей в сияющих латах, хорошо вооруженных сильных воинов, от которых не стыдно терпеть такие потери, но каково же было его удивление, когда он увидел, что оборонявшиеся были одеты по большей части в крестьянские тулупы, охотничьи шубы и вооружены кое-как, по большей части тем, что добыли в бою у самих татар. Выходит, его чуть не победила кучка оборванцев? Батый мрачно усмехнулся и остановился, разглядывая труп урусского монаха в черной рясе, уставившегося в небо ясными, широко открытыми глазами. Даже после смерти он продолжал крепко сжимать свой боевой посох, облепленный кровью и осколками костей.

Внезапно нукеры всполошились и, достав оружие, обступили хана. Среди горы мертвых тел, раздавленных огромным камнем, виднелось какое-то движение. С трудом выбираясь из-под чужих трупов, показался рослый витязь с ясными голубыми глазами. Сначала он с трудом встал на одно колено, потом, опираясь на обломок меча, поднялся во весь немалый рост и сделал пару неуверенных шагов. Доспехи витязя были разрублены во многих местах, алая кровь сочилась из десятка глубоких ран, но взгляд был яростен и непреклонен. Витязь усмехнулся, глядя на перепуганных нукеров, и, пошарив за пазухой, вытащил и поднял над головой маленький футляр, скрепленный сургучной печатью. Телохранители, увидев это, ахнули и сделали пару шагов назад. Батый жестом приказал им разойтись в стороны, чтобы лучше рассмотреть, и с изумлением узнал свои собственные охранные таблички, выданные его послами горделивому князю Юрию. Израненный воин сделал еще несколько неверных шагов, держа футляр высоко над головой, словно оберег. Все в молчании завороженно следили за его движениями. Батый подозвал к себе толмача и тихо приказал: