Проклятие любви - Паулина Гейдж

– Не надо насмешек. У меня слезятся глаза, Небмехи, так что крась поаккуратнее. Я давно не вижу Мутноджимет, Эйе. Где она?

– Они с Хоремхебом отправились на север, в Мемфис, а потом поедут в Хнес навестить отца Хоремхеба. Похоже, союз получился удачным, Тейе. Вечеринки у Депет и Вирел без моей дочери уже не те.

– Зато твоя вторая дочь не позволяет расслабиться. Ее враждебность каждый вечер лишает меня аппетита. Хайя говорит, что она снова ждет ребенка.

Она рассеянно выбрала парик, и парикмахер надел его, подобрав ее собственные рыжевато-каштановые волосы, а хранитель драгоценностей украсил парик золотой сеткой, усыпанной сердоликами. Когда хранитель царских регалий поправил на ее лбу царскую диадему с коброй, Тейе снова взглянула в зеркало и на этот раз смогла улыбнуться.

– Да, ее управляющий рассказывал мне, – со смехом сказал Эйе. – Она была готова озолотить всех прорицателей и оракулов в округе, чтобы те сказали ей, что родится мальчик, она покупала даже услуги служителей Анубиса.

– Да, знаю. Вызови носилки, Эйе. Я хочу проехать до причала. Слишком жарко, чтобы идти пешком.

По дороге они болтали о пустяках, легкий ветерок, задувавший с севера, немного взбодрил Тейе. На причале Карнака они снова сели в носилки и в сопровождении стражи отправились к храму. Когда они проезжали мимо храма Атона, который строила Нефертити, Тейе, бросив праздный взгляд на близкостоящий пилон, вдруг приказала носильщикам остановиться.

– Эйе, иди сюда. Кажется, мне в глаза попал песок.

Эйе послушно подошел к ее носилкам, а носитель опахала подбежал, чтобы укрыть их от солнца. Запрокинув голову, Тейе ощутила прилив ярости и замешательства.

Над ними возвышался каменный пилон. На каждой из его опор, глубоко высеченная в камне и ярко раскрашенная синим и золотом, шагала по телам мертвых нубийцев и мерзких азиатов огромная Нефертити. Картина немного напоминала ту, что окружала трон самой Тейе. Но на том резном изображении Тейе была сфинксом с телом животного, с когтями и женской грудью. Здесь же на застывшей в камне Нефертити была короткая мужская юбка, а представлена она была в такой позе, в которой никогда не изображался никто, кроме правящего фараона. Одной рукой она поднимала карающий царский скимитар, в другой держала цеп. У фигуры не было грудей, а на голове была высокая, с плоским верхом корона, спереди увенчанная коброй. Только лицо было узнаваемо женским, это было лицо Нефертити.

Тейе и Эйе переглянулись.

– Те дни, когда я узнавала о происходящем в моих владениях прежде, чем оно происходило, миновали, – пробормотала Тейе сквозь стиснутые зубы. – Как она посмела сделать такое? Это святотатство! Что она пытается доказать?

– Она заставляет камни говорить о том, о чем не может сказать сама, – резко ответил Эйе. – Надеюсь, у царицы имеются надежные люди, которые пробуют пищу, и неподкупная стража.

– Она не посмеет!

Эйе повернул к носилкам.

– Раньше она нападала без предупреждения. Это – предупреждение.

Как я была глупа, не придавая значения этому строительству, – думала Тейе, ей даже сделалось дурно от гнева. – Теперь мне кажется, что нити, привязывавшие Египет ко мне одной, рвутся под ловкими пальчиками Нефертити. В оцепенении она снова уселась в носилки, и Эйе приказал процессии двигаться дальше. Погруженный в раздумья, он на пути к храму Аменхотепа лишь изредка ронял слова.

Они оставили носилки у первого пилона, за которым открывался огромный, размеченный флажками двор, и, держась в тени, направились к внутреннему двору. Жрецы Атона, величественные в своих белых одеждах, прерывали разговор и низко кланялись. Истекавшие потом каменщики отложили свои инструменты и распростерлись ниц на горячих камнях. Некоторые из колонн, обозначавших линию внешних стен, уже были установлены, для других были приготовлены углубления.

Тейе и Эйе подошли ко второму пилону, более высокому и широкому, чем первый. Перед ним стояли шесты, на них в вышине реяли сине-белые флаги царского дома. Когда храм освятят, охрана из жрецов встанет по обе стороны от входа, чтобы простолюдины не могли попасть во внутренний двор. Но сегодня у пилона никого не было, на них повеяло жаром раскаленного на солнце камня. Тейе ожидала увидеть нечто вроде навеса, в тени которого могли бы укрыться благочестивые верующие, но ничего не нашла. Солнце нещадно заливало светом огромное пространство.

У входа она остановилась. Перед ней тянулись нескончаемые ряды столиков для подношений, каждый столик был установлен на небольшом возвышении, и между ними едва хватало места для прохода процессии. Стена двора через равные интервалы была размечена пилястрами, на три четверти выступавшими из стены. На каждом пилястре был изображен фараон – множество одинаковых изображений Аменхотепа взирали с высоты на священное место. Эйе тронул Тейе за руку. – Давай-ка рассмотрим их.

Обойдя столики для подношений, они приблизились к стене и посмотрели вверх.

Изображения, хоть и огромные, были мастерски выполнены, они передавали спокойную непогрешимость, присущую божественной природе фараона. Кобра и гриф вздымались над крылатым шлемом. Глаза Аменхотепа смотрели вниз, придавая слегка угрожающее, осуждающее выражение безмятежному лицу. Тонко вырезанный нос, полные губы, сомкнутые и чуть растянутые в слабой улыбке, фараонская бородка, выступающая вперед, к изображению крюка и цепа – было уже хорошо известно, что скимитаром Аменхотеп пренебрегал, – скрещенных на гладкой груди. Каменные руки крепко держали регалии, на запястьях и плечах были вырезаны браслеты с царскими картушами. Фигуры были не раскрашены. Тейе отступила, глядя на нескончаемые недвижные изображения сына, чей взгляд был устремлен вниз, на столики, над которыми взовьются жертвенные костры во имя его бога.

Потом, медленно скользя взглядом по фигуре фараона, она заметила, что его полный живот, плавно изгибаясь, переходит в бедра, и дальше, в ноги, которые, в свою очередь, становятся нижней половиной каждого пилястра. Если не считать одеждой шлемы, все статуи были обнаженными, и, поскольку на них не было вырезано юбок, чтобы прикрыть срам, было очевидно, что ни у одной из фигур нет признаков пола. Бедра каждой фигуры были плотно сомкнуты, как у женщины. Тейе медленно пошла вдоль стены, глаза статуй взирали на нее с высоты. Она шла, и постепенно ею овладевало глубокое душевное волнение, струящаяся от этих массивных сооружений невидимая аура обволакивала ее, и ей вдруг показалось, что глаза лгут, а вырезанные рты выкрикивают мучительную правду, наполняя храм бурей невысказанных терзаний. Она дошла до конца стены и развернулась, потрясенная и едва не теряющая сознание.

– А где Бен-бен? – шепотом спросила она.

– Здесь нет Бен-бена, – спокойно ответил Эйе. – Здесь нет бога, нет пирамид, нет священного камня. Атона нет в этом храме.

– Я боюсь, Эйе. В этом месте огромное зло, и я чувствую себя как ребенок, встретившийся в какой-нибудь пустынной долине со своими ожившими страхами. Мой сын знает, что фараон – это Могучий Бык, символ плодородия Египта, источник животворящего семени для людей и земли. Изобразить себя без детородного органа – значит навлечь бесплодие на весь Египет. – Подойдя к ближайшему столику для подношений, она оперлась на него. – Но это не самое страшное нарушение. Сущность фараона обитает в каждом его изображении, в каждом рисунке, в знаках его имени на картуше. Он наполняет своим присутствием любое место, где находятся его изображения, распространяя на все зрелую, мужскую, нестареющую магию, потому что он есть бог, и долго еще после своей смерти он защищает и лелеет свой народ. Какую защиту Египту могут дать эти уродливые статуи?