Сталинградский гусь - Валерий Дмитриевич Поволяев

– Это ты, Моргуненко, во всем виноват, ты-ы! – просипел Кудлин.

– А он-то тут при чем, товарищ майор? – подал голос Гужаев. – Моргуненко помог нам этого гада добыть, а мы его упустили… Все вместе проворонили.

– А что, нам надо было его за ногу к себе привязывать?

– Может, и надо было.

– Малохольный ты, Гужаев!

На этот выпад Игорь не ответил, промолчал: майора можно было испытывать, как и дразнить, только до определенной отметки. Если дальше – могла родиться буря. Кудлин заглянул в пропасть, по-школярски озабоченно пошмыгал носом и махнул рукой:

– Хрен с ним! Все равно у него другого пути не было, только один… – И чтобы подчиненные поняли его правильно, сочно и громко пощелкал пальцами: – На тот свет.

Спускаться в темноте к подножию каменной сопки не стали – опасно. Подсвечивать дорогу фонарями тоже не стоит – могут засечь.

Надо было ждать рассвета. Да и рассвет мало чем мог им помочь: если Гулябшу рассыпало, как старый спекшийся творог, кусками по камням, помочь ему уже ничем было нельзя… А вот сделать пару-тройку снимков, чтобы потом доложить в Кабуле, надо обязательно.

Пуштунка Лейла вместе с шестью всадниками охраны прискакала ночью в разгромленный лагерь «Хабибулла-хан» (лагерь был назван так в честь проанглийски настроенного эмира, убитого в начале двадцатого века в Кабуле), прошлась по палаткам. Ярость исказила ее лицо.

Она искала человека, на которого положила глаз, облюбовала его для достижения своих целей, но человека этого среди убитых не оказалось. Лейла все поняла – женщиной она была неглупой.

– Говорила я всем – не играйте в игры с похищениями людей! Тем более – шурави. Зачем-то выкрали и умертвили полезного человека – геолога. Зачем, спрашивается? – Лейла сжала кулаки, разжала, вздохнула. – А результат… вот он, результат! – она повела головой в сторону нескольких трупов, валявшихся на центральной дорожке лагеря. – Свои это сделать не могли – приходила группа из Афганистана, это она могла убрать столько людей… Тихо и профессионально, так, что ни одного писка не раздалось. Тьфу! Племя наше пойдет в Афганистан лишь весной, вряд ли к этой поре шурави, смешавшие лагерь с грязью, будут находиться там… – Лейла звонко щелкнула плеткой, будто пальнула из дамского браунинга.

Серый тонконогий конь, находившийся у нее под седлом, запрядал ушами.

– Но Аллах могуч, – произнесла Лейла зло, – вполне возможно, он решит, что нам надо встретиться. И тогда берегись, шурави!

Гулябша буквально размазался по камням, как комок куриного паштета, выпавший из продуктового вьюка.

И хотя было еще темно, рассвет только наступал, – на высоком гребне соседней сопки уже сидели несколько крупных мрачных птиц, ожидавших, когда можно будет приступить к трапезе.

– Жаль, шуметь нельзя, не то я быстро бы поснимал их с насеста из «макарова», – неприязненно проговорил майор, разглядев орлов-падальщиков на сонном затуманенном гребне, сделал несколько резких взмахов руками, скрещивая их над головой, но орлы не обратили на суетливые движения майора никакого внимания, как сидели среди камней угрюмо, неподвижно, очень сосредоточенно, так и продолжали сидеть.

– Цыплята вы хреновы, табака для собак из вас сделать бы, да обнаруживать себя нельзя. – Кудлин хотел выругаться, сделать это, не ограничивая себя в словах, но не стал, попрыгал, как опытный разведчик, боящийся, что у него в карманах будут звенеть какие-нибудь железки, критическим оком оглядел свою группу и командно махнул рукой: – За мной!

На пыльной дороге, ведущей в глубь Афганистана, появились всадники, человек сорок, может, чуть больше, впереди скакала воинственная женщина со скорострельным карабином за плечами, на ходу кричала что-то, рубила рукою воздух.

Правда, в руке ни сабли, ни палаша не было, вообще ничего, кроме плетки не было.

Пуштунская конница (увидеть ее можно очень редко) углубилась в земли афганские километров на тридцать, разбила лагерь с несколькими кострами, переночевала в ожидании (кого она ожидала, можно было догадаться), потом, когда стало понятно, что людей, уничтоживших лагерь душманов «Хабибулла-хан» они перехватить не сумеют и вообще не узнают, кто это совершил, неспешно оттянулись назад, в Пакистан.

Мысль, конечно, была примитивная – перехватить «мстителей» и прихлопнуть их прямо на дороге, ведущей домой, но что было, то было, хотя американские налетчики находившиеся у «прохоров» на подтанцовке, поняли, кто именно приходил и зачем, – это были профессионалы, не оставившие после себя никаких зацепок (следы были, но зацепок не было), и после акции буквально растворившиеся в воздухе.

Пуштунская красавица умела лихо скакать на коне, на скаку стрелять из бура и пистолета, щелкать камчой и петь песни кочевников, но не умела читать следы, остававшиеся на земле после схваток, засад, дислокаций. Не умела мыслить, как мыслят военные…

Найти Моргуненко не было дано в тот момент не только ей, но и другим.

Два вертолета, ведущий и ведомый, – зачумленные, с неряшливыми хвостами гари, припечатавшейся к бокам машин, сняли группу Кудлина с небольшой площадки, отмеченной на летных картах, как «высота три четверки», и по проходным ущельям, благополучно миновав огневые точки с пулеметами ДШК и ракетными комплексами, ушли домой.

До Кабула долетели благополучно, – «прохоры» лишь слышали звук воздушных машин, но не видели их, так ни одного выстрела душманы и не сделали, хотя очень хотели – очень… Тем более, что за каждый сбитый вертолет полагался хороший гонорар (получить деньги можно было на выбор: либо в долларах, либо в афонях; впрочем, дехкане, которых душманы заманили в свои отряды, предпочитали афгани, верили им больше, чем чужой валюте, именуемой долларами), но удача так и не улыбнулась бородатым мужикам в грязных крестьянских рубахах… И слава богу!

В общем, все завершилось благополучно, хотя задача, поставленная перед группой Кудлина, была выполнена лишь наполовину: Гулябшу не смогли доставить в Кабул.

В полку Моргуненко забрали сотрудники особого отдела, через три дня вернули в строй – грехов на нем не было, кроме мелочей, которые имеются в биографии каждого без исключения человека, да бедственной ситуации, когда он в беспамятстве попал в плен; придрались еще к лисьему хвосту, висевшему на его тюрбане, – награда-то душманская, за какие дела, спрашивается, получена? – но и тут ничего худого не нашли, в конце концов признали его чистым.

Не как младенца, лишь недавно появившегося на свет и не успевшего еще обзавестись «приданым», конечно, но в основном – чистым. И это – главное.

Первым делом Моргуненко повидался с Галей Клевцовой; о том, как прошла эта встреча, Гужаев не знал – ему не докладывали, но, надо полагать, прошла хорошо, раз Моргуненко несколько дней не мог расстаться с улыбкой, очень прочно поселившейся на его лице.

Нахмурился он лишь в день, когда пошел на кладбище собак. В каждом десантном полку было свое кладбище служебных собак; у Моргуненко на кладбище лежала овчарка восточной породы Муха, очень сообразительная и преданная хозяину; Муха имела