Обманщик и его маскарад - Герман Мелвилл

причмокнув в конце, – хотя и звучно, но не отталкивающе.

– Кстати, о предполагаемой подделке вин, – произнес он, когда опустил бокал, наклонил голову и с дружелюбным видом посмотрел на вино. – Вероятно, самым странным является то, что люди, якобы убежденные в подделке большинства вин на этом континенте, тем не менее пьют их, – очевидно, считая вино столько прекрасным напитком, что даже его подделка будет лучше, чем ничего. А если воздержанные люди замечают, что таким образом пьющий рано или поздно подорвет свое здоровье, тот отвечает: «Думаете, я не знаю об этом? Но здоровье без веселья отдает скукой, а веселье, пусть даже сомнительного свойства, имеет свою цену, которую я готов платить».

– Такой человек, Фрэнк, должен быть предрасположен к безудержному пьянству.

– Да, если бы он существовал, чем я не верю. Это выдумка, но я однажды слышал, как человек, явно склонный к абсурдным остротам, извлек из нее еще более нелепую мораль, чем сама выдумка. Он сказал, что в виде притчи она изображает, как человек с необузданно доброжелательным расположением духа знакомится и тесно общается с людьми, которых он считает вероломными, поскольку чужое общество так привлекательно для него, что он считает даже сомнительных друзей лучше, чем никаких. И если, как полагает Ларошфуко,[194] таким образом он подрывает надежность своего положения, он отвечает: «Думаете, я не знаю об этом? Но надежное положение без общения отдает скукой, а общение, пусть даже сомнительного свойства, имеет свою цену, которую я готов платить».

– Чрезвычайно экстравагантная теория, – отозвался незнакомец и немного заерзал на месте, испытующе глядя на собеседника. – В самом деле, Фрэнк, это похоже на клеветническое измышление! – горячо добавил он, как будто эти слова лично оскорбили его.

– В некотором смысле, это именно так и даже более того, – сказал космополит со своей обычной мягкостью. – Но за подобным фиглярством сострадание к ближнему может упустить из виду некоторую порочность. В сущности, юмор, – это настолько благословенная вещь, что даже в наименее добродетельных порождениях человеческого ума, – если там можно найти хотя бы девять хороших шуток, – некоторые философы оказываются достаточно снисходительными для утверждения, что эти шутки могут искупить любые порочные мысли, даже если они многочисленны, как население Содома.[195] В любом случае, этот самый юмор имеет некое (трудно определить, какое) благотворное и целебное воздействие. Почти все люди сходятся в том, что он веселит их, даже если они различны во мнениях, и таким образом он, несомненно, приносит определенную пользу. Не удивительно, что человек с хорошим чувством юмора, способный вызывать хохот окружающих, – как бы он ни выглядел во всем остальном, – едва ли может быть бессердечным мерзавцем.

– Ха-ха-ха! – рассмеялся его спутник, указывая на бледного нищего паренька на нижней палубе, чье плачевное состояние подчеркивал вид нелепых и огромных башмаков, очевидно выброшенных каким-то строительным рабочим, потрескавшихся от сухости, наполовину разъеденных известкой и загнутых на носках наподобие фагота. – Только посмотрите… ха-ха-ха!

– Я вижу, – тихо отозвался космополит с интонацией человека, не чуждого оценке красоты в нелепости, но и сознающего, чему сопутствовала эта нелепость. – Я понимаю, почему это трогает вас, Чарли, и как раз об этом я только что говорил. На самом деле, если бы рассмеялись преднамеренно, то лишь подтвердили бы мою правоту, ибо могли бы слышавшие этот смех поспорить с тем, что он исходит от чистого сердца и здоровых легких? Правду говорят, что человек может постоянно улыбаться, и при этом быть злодеем,[196] но разве это в равной мере не относится к вашему смеху, Чарли?

– Ха-ха-ха! Нет, нет, нет.

– По правде говоря, Чарли, ваши бурные чувства иллюстрируют мои замечания почти так же наглядно, как химик изображает вулканическое извержение на своих лекциях. Но даже если бы личный опыт не допускал, что жизнерадостный смех не может исходить от дурного человека, я был бы склонен поверить этому, ибо такое мнение распространено среди людей, а значит, должно быть правдой. Голос большинства – это глас истины, не так ли?[197]

– Разумеется. Если бы истина не говорила человеческим голосом, она была бы обречена на немоту; так я слышал от одного умного человека.

– И то правда; но мы отклоняемся от темы. Расхожее представление о юморе как о. свидетельстве человеческой сердечности любопытным образом подтверждается у Аристотеля, – кажется, в его «Политике» (кстати, как бы ни относиться к этому трактату в целом, но судя по смыслу некоторых разделов, я бы поостерегся рекомендовать его для молодежного чтения без соответствующих предосторожностей), – который отмечает, что наименее приятные исторические персонажи заменяли юмор не только отвращением, но и ненавистью, причем с необыкновенной дурной склонностью к злым розыгрышам. Насколько я помню, о Фаларисе, своенравном сицилийском тиране, там было сказано, что он приказал обезглавить одного беднягу у коновязи лишь потому, что тот умел ржать, как лошадь.[198]

– Какой забавник этот Фаларис!

– Какой жестокий тиран этот Фаларис!

После этого фейерверка наступила пауза, когда оба глядели на стол, словно пораженные этим противоречием и размышлявшие над его значением, если оно существовало. По крайней мере, так показалось бы стороннему наблюдателю, но космополит первым поднял голову и сказал:

– Что касается морали с цинично-юмористической точки зрения, высказанной разнузданным пьяницей, о котором недавно шла речь, и который имел свои причины употреблять поддельное вино, зная об этом, – что же, здесь мы видим пример порочности, облаченной в юмористическую форму. А теперь я хочу дать вам пример порочной мысли, задуманной безнравственным умом. Сравните одно с другим и ответьте, в каком случае порочное жало не смягчается юмористическим содержанием, а в каком отсутствие юмора обнажает это жалящее оружие. Однажды я услышал остроту, – заметьте, остроту равнодушного к религии парижанина, – который сказал, имея в виду движение трезвенников, что никто, ради своей личной выгоды, не присоединится к нему быстрее скупцов и мошенников, – поскольку, по его словам, один при этом экономит деньги, а другой зарабатывает их, как в том случае, когда судовладельцы урезают рацион крепких напитков для матросов, и игроки и всевозможные обманщики пьют холодную воду, чтобы иметь ясную голову для бизнеса.

– Это безнравственное соображение! – горячо воскликнул незнакомец.

– Да, – космополит нагнулся к нему, опершись на локоть, и выразительно помахал указательным пальцем. – Да, и как я сказал, разве вы не замечаете его жалящий эффект?

– Разумеется. Это клевета, Фрэнк!

– И в этих словах нет юмора?

– Ни капли!

– Хорошо, Чарли, – окинув его влажным взором. – Давайте выпьем. Сдается мне, вы не склонны к выпивке.

– Ох, в самом деле… Нет, я решительно протестую! Вы нигде не найдете такого любителя выпить как Чарли, –