Игра без правил - Энтони Гальяно

Я посмотрел на пристань. Силуэт ее отца походил на тень, почти неразличимую на фоне катера. По борту судна едва заметно вырисовывались очертания удочек для глубокого лова.

— Пока, малыш. — Я постарался улыбнуться.

Вивиан в последний раз взглянула на меня с отчаянием, затем повернулась и побежала к катеру. Через несколько секунд она тоже стала тенью. Глухо взревев двигателями, судно описало широкий круг и направилось в открытое море. Я смотрел, как катер уменьшается в размерах на фоне ночного неба.

Уильямс и не думал провожать взглядом катер, он пристально наблюдал за мной.

— Так что, пойдем возьмем по пиву? — спросил я. — Не знаю, как тебя, а меня мучает жажда.

— Неплохая мысль.

Уильямс сделал короткое движение револьвером.

— Давай только прогуляемся вон к тем дюнам.

— А почему не застрелить меня прямо здесь? — спросил я.

Он улыбнулся.

— Кто сказал, что я хочу тебя застрелить? Шагай давай.

До дюн было ярдов пятьдесят. Покрывавшие их стебли овса колебались на ветру, как волосы русалок. Под ногами хрустел плотный песок. Пока мы шли, Уильямс держался позади.

— Стой, повернись, — велел он.

Я обернулся как раз в тот миг, когда кулак Уильямса ударил мне в лицо. Упав навзничь, я проехал несколько футов на спине. Полежав, пока не стихли искры перед глазами, я перевернулся на живот. Судя по количеству крови, нос был сломан.

— Вставай, — раздался голос Уильямса. — Мы только начали.

Я с трудом сел. Несколько мгновений передо мной стояли два Уильямса, оба одинаково одетые, огромные и уродливые. Я дождался, пока они не слились в один силуэт. Тут я заметил, что он больше не держит в руке револьвер, и одновременно с болью до меня дошло, что он задумал. Он решил убить меня голыми руками.

— Вставай, — повторил он. — Я даю тебе шанс. Победишь — свободен. Проиграешь — умрешь.

Я утер рот тыльной стороной ладони. Вся рука оказалась в крови, как в последнем раунде боя профессионалов.

— У меня есть идея получше, — сказал я. — Может, просто уйдешь?

Уильямс промолчал, он просто стоял и смотрел на меня сверху вниз, словно я уже умер. Я медленно поднялся на ноги. Я понимал, что, даже находясь в лучшей форме, не смог бы одолеть его, и дело не только в анаболиках. Его обучали лучшие мастера, к тому же он псих. Я же, в свою очередь, был малость покалечен, накачан наркотиками и сильно обезвожен. Если меня забьют насмерть — это благороднее, чем если меня пристрелят, как собаку, зато гораздо больнее.

Я выпрямился и взглянул ему в глаза. Кровь из носа заструилась по подбородку. Солоноватый привкус на губах вызвал у меня приступ ярости — ярости, но не глупости. Я сделал шаг вперед и притворился, что пошатнулся. В ту же секунду Уильямс бросился на меня, одним прыжком преодолев разделявшие нас восемь футов.

Когда он ударил, я, как пьяный матадор, ушел в сторону, левой рукой отводя удар, словно ветку дерева. Я почти упал, но, пропустив Уильямса, лягнул его под колено. Удар был далеко не сильным, но заставил его покачнуться и потерять равновесие. Думаю, он сразу же восстановил его, но это было неважно. Когда он развернулся, я уже мчался вдоль пляжа во все лопатки.

Я ожидал услышать звук выстрела, но за спиной раздавался только громкий топот. Пальцы Уильямса задели мое плечо, но ухватить не смогли, однако я понимал, что если споткнусь, то мне конец. Не будь песок так плотно утрамбован, он бы уже догнал меня.

Люди часто не понимают, насколько быстро могут бегать на короткие дистанции такие качки, как Уильямс. Те же мышцы, что позволяют штангисту поднять над головой четверть тонны, способны придать ему скорость спринтера, весящего на сто фунтов меньше. Я слышал, как Уильямс приближается, тяжело дыша. Его пальцы снова царапнули мне плечо, и тогда я рванул вправо, к мягкому, влажному песку у самой линии прибоя. Оглядываться не было нужды, я и так слышал, что Уильямс бежит слева от меня.

Он начал отставать, но по-прежнему находился слишком близко. Стоит оступиться, и он меня догонит. Максимально возможной скорости мы достигли через тридцать ярдов, остается только вопрос, кто из нас первым замедлит. Когда мышечная клетка начинает вырабатывать молочной кислоты больше, чем может нейтрализовать, мускулы теряют работоспособность. Начинается усталость, спазмы, и дальше все решает простая биохимия. Есть еще один факт, на который я рассчитывал: чем сильнее и мощнее человек, тем больше он проигрывает в плане выносливости. Я всецело полагался на это уравнение жизни и смерти.

Уильямс продолжал бежать. Я подумал, что дело в «Морфитрексе», не иначе. Даже анаболики не могут позволить человеку его габаритов и возраста столь долгое время развивать подобную скорость. Меня же толкал вперед выброс гормона, созданного самой природой. Называется он адреналин, и в моменты крайнего возбуждения это лучший наркотик в мире. Прикрепленные к почкам маленькие желёзки изнемогали, вырабатывая его, и я чувствовал, как движения становятся более плавными. Казалось, увеличился объем легких — энергосистема организма готовилась к неизбежному переключению на использование в качестве топлива кислорода. Так преодолевают марафонские дистанции. Можно бежать часа два, пока не израсходуется весь сахар в мышцах и ты не «упрешься в стену». Плохо, что при таком режиме нет места высоким скоростям, и я уже чувствовал, что замедляюсь.

Наказание Господне преследовало меня еще ярдов сто, но уже не так быстро, более того, я перестал слышать его дыхание. Убедившись, что впереди полоса гладкого песка, я обернулся. Уильямс теперь отставал на шестьдесят или семьдесят ярдов. Он продолжал бежать, но загребал ногами фонтаны песка и вилял из стороны в сторону. Голова его была опущена, как у пьяного, который ищет, где бы упасть. Пробежав еще двадцать ярдов, я снизил скорость, чтобы выровнялось дыхание. Нужно сохранить немного сил для развязки.

Я остановился и стал ждать. Уильямс ускорился. Я поднял обломок коралла и швырнул в него. Увернувшись, он кинулся вперед. Сил, по моим прикидкам, у него оставалось немного. Он был злобным маньяком, с фантастической силой воли, но справиться с истощением организма ему не по плечу. Ему недоставало кислорода, а быстро компенсировать эту нехватку невозможно. Я подпустил его на двадцать ярдов и снова бросился бежать. Я нарочно замедлял бег, чтобы его не оставило безумное желание забить меня насмерть. И всякий раз, как он приближался, я снова увеличивал расстояние между нами.

Я оглянулся. Вовремя — он отставал от меня на каких-то двадцать ярдов. Он вложил все в последний рывок, но был обессилен и изнурен. У меня на глазах он упал на колени, как будто хотел вознести молитву. Я остановился и позвал его. Он поднял глаза, с трудом встал, споткнулся и снова рухнул. Я повернулся к нему лицом. Нас разделяло ярдов шестьдесят — меня и эту бледную тень былого величия. Можно поносить Уильямса какими угодно словами, но кодекс самурая в его лысой голове сидит крепко.