Марко Поло. От Венеции до Ксанаду - Лоуренс Бергрин

Их всегда сопровождали «самые большие в мире мастифы ростом с осла, очень полезные в ловле всякого зверя». Возможно, Марко здесь подразумевает не собак, а кабанов-бородавочников — «и они особенно ловки в охоте на диких быков… быки очень велики и свирепы» — опять же, Марко мог иметь в виду более агрессивных животных, чем быки, для которых он не знал названия, — «и их здесь много».

В Тибете Марко столкнулся с темной стороной монгольского завоевания Азии. К его чести, он без прикрас описывает опустошения, причиненные братом Хубилая, Мункэ, который, как прямо заявляет Марко, «уничтожил (Тибет) войной». Проезжая по разоренным Мункэ местам, Марко пережил тревогу и ужас, какие не проявлялись в его повествовании о мучительном переходе через Гоби. Природа Тибета и его жители пошатнули его представления о монгольской империи и показали, как незначительно его место в ней. Одинокий в пустынной местности, Марко мог полагаться лишь на свой талисман-пайцзу, напоминавшую об удобствах, мягкости нравов и величии Камбулака и особенно Хубилай-хана, оставшихся в нескольких тысячах миль на востоке. Хотя золотая пайцза и обеспечивала Марко особый статус посланца хана, она не могла рассеять ошеломления перед царившим вокруг хаосом, созданным отчасти походами Мункэ, отчасти — непостижимой и как будто извращенной природой тибетцев. Повсюду вокруг себя он видел признаки первобытной монгольской культуры: кочевой, хищнической, с этикой, совершенно отличной от широты взглядов и милосердия Хубилай-хана. Марко преодолевал изрезанный ландшафт, лишенный красок и гармонии, хранивший мрачные следы завоевания.

Он с ужасом описывает, что видел в этих «истерзанных и разоренных» местах. «Двадцать дней пути по населенным местам, где во множестве рыщут дикие звери, львы, рыси и прочие, отчего путь здесь опасен». И опасность возрастала по мере того, как он углублялся в Тибет.

Хлоп! Хлоп! Хлоп!

Разрывы, взорвавшие ночную тишину, напугали Марко, как неизбежно пугали всех новичков в этих местах. Со временем он отыскал им объяснение. «В этой местности, особенно близ рек, находят очень толстый и большой тростник» — три ладони в толщину, по его оценке, и пятнадцати саженей в длину. «Купцы и другие путники, проезжающие этими землями, когда желают отдохнуть ночью, берут с собой этот тростник и разводят из него костер, потому что горит он с таким шумом и треском, что львы, медведи и другие свирепые звери приходят в великий страх и, заслышав этот грохот, бегут подальше прочь и ни за что не подойдут к огню. Так люди разводят эти костры для защиты себя и своих животных от свирепых диких зверей, которых здесь много».

Марко точно знает, как выполняется эта необходимая предосторожность: «Берут несколько этих тростников еще зелеными и делают из них большие связки, и кладут в дровяной костер поодаль от лагеря… и когда эти тростники побудут немного в большом огне, они от жара сгибаются и лопаются пополам, с ужасным треском и с таким эхом, что хорошо слышно ночью за десять миль».

Хлоп!

Звук был таким громким, уверяет Марко, что всякий непривычный к нему «проникался ужасом, так страшно слышать его». Потакая своей склонности к фантазированию, он утверждает, что непривычный путник может даже «лишиться чувств и умереть» от такой какофонии. От этой опасности Марко рекомендует столь же неправдоподобное средство: заткнуть уши ватой, затем обвязать голову, лицо и даже одежду, пока новичок не привыкнет к треску тростника.

Реакция лошадей на эти хлопки представляла серьезную проблему. Они «приходили в такой страх», что обрывали «привязь и недоуздки» и убегали прочь. Неопытных купцов, подобных Марко, учили, как предотвратить потерю бесценных животных: спутывать им все четыре ноги.

Опытные купцы брали для этого в дорогу специальные путы. Со временем лошади привыкали к грохоту, и их уже не приходилось стреноживать всякий раз, когда жгли тростник.

На взгляд Марко, женщины брачного возраста были здесь так же ущербны, как и сама земля, осквернены «абсурдным и отвратительным насилием», противным закону природы. Он замечает: «Ни один мужчина (там) не возьмет в жены девственницу, но каждый требует, чтобы ту, кого он желает взять в жены, сперва познало много мужчин, и говорят, что девки ничего не стоят пока не привыкли и не научились ложиться со многими мужчинами». Марко как одержимый на разные лады твердит об одном: девственные невесты неугодны богам, почитаемым этим народом; наличие множества любовников доказывает, что будущая невеста в самом деле желанна; а ценность невесты возрастает пропорционально числу мужчин, которые насладились ею.

Купцы, подобные Марко, оказывались в этих местах жертвами ухищрений сельских жителей, стремившихся заманить любовников для местных молодых женщин. «Заметив караван купцов или людей из дальних стран, проходящий теми местами и раскинувший шатры для ночлега, — говорит Марко, — деревенские старики приводят дочерей в эти шатры, по двадцати, по сорока, больше или меньшее, согласно числу мужчин, чтобы у каждого была своя, и отдают их мужчинам, которые соглашаются их взять, и соперничают друг с другом, умоляя купцов взять их дочерей, чтобы те могли… возлечь с ними». Бесстрастный отчет Марко об этом оригинальном обычае предполагает, что местные молодые женщины пришлись ему не по вкусу и что его раздражал коммерческий характер подобных сделок. Впрочем, это не мешает ему полностью описать процедуру. «Затем мужчины берут их и наслаждаются ими, и держат их так долго, как им угодно, но увезти их с собой в другое место или в другую область не могут, ни вперед, ни назад. Когда же мужчины, пожив с ними в свое удовольствие, хотят уехать, по обычаю положено подарить драгоценность или какую-нибудь вещицу той женщине, которую они познали, чтобы, когда придет ей время выходить замуж, она могла доказать, что имела любовника. И по обычаю каждая девушка носит на шее более двадцати подарков, показывая, как многие ложились с ней». Украшенная таким образом девушка «была гордостью и честью своих родителей, — говорит Марко. — Счастлива та, которая может показать больше подарков от большего числа чужеземцев». Однако, неохотно добавляет он, «молодые господа от шестнадцати до двадцати четырех лет — его возрастной группы — поступят хорошо, взяв столько этих девушек, сколько им угодно, потому что их будут просить и умолять взять их без всякой платы».

Марко часто доказывал, что он не пуританин, но сексуальные обычаи тибетцев оскорбили его чувствительность. В поисках морального оправдания он напоминает европейской аудитории и самому себе, что эти люди «идолопоклонники, чрезвычайно коварны, жестоки и злы, потому что не считают за грех ограбить или причинить зло, и я полагаю, они величайшие негодяи и воры на свете».

Однако в постели их женщины были очень пылки.

Женщины соседней провинции, Ханчжоу, показались Марко еще более странными, чем дочери Тибета. Мужчины-тибетцы, передает Марко, «не считают злом, если чужеземец или иной мужчина опозорит его, насладившись его женой, или дочерью, или сестрой, или другой женщиной его дома». Еще больше изумило, что «он считает за великое благо, когда (чужеземец) ложится с ними». В самом деле, хозяин дома «строго приказывает» своим женам и дочерям приветливо встречать путешественника, подобного Марко, а сам уходит «в поле или в виноградник и не возвращается, пока проезжий остается в его доме. И скажу вам, что часто (чужеземец) остается там три дня или четыре, восемь, а иногда десять, и ложится в постель, наслаждаясь женой этого несчастного, или его дочерью, или сестрой, или кем пожелает». Все это время в окне или во дворе висит его шляпа — знак, что он в доме. «И несчастный рогоносец, видя этот знак, не смеет вернуться, зная, что там проезжий, чтобы не помешать его удовольствиям». Еще удивительней, что после отъезда гостя хозяин дома, вернувшись, «находит свою семью счастливой и радостной, и радуется вместе с ними, заставляя их рассказывать, как они развлекали чужеземца, и все с радостью благодарят бога».