Эмма в ночи - Уэнди Уокер

Не раз мне казалось, что силы мои на исходе. Желание бежать, обрести свободу и отомстить приобрело невероятные размеры. Оно росло с каждым днем, когда я видела Люси с ребенком на руках, когда убеждала себя, что не хочу ее убить, когда украдкой играла с девочкой, потому что любила ее так же, как Эмму. А может, даже больше. Любила ее запах. Любила ее смех. Любила ее пухленькие ручки и ярко-голубые глаза. Я знала, что это была моя первая чистая и непорочная любовь, потому что девочка была слишком маленькая, чтобы как-то заставить меня ее боготворить или обманом навязать это чувство. Я настолько обожала малышку, что видеть ее совсем рядом, не имея возможности к себе прижать, для меня было пыткой. После того страшного случая на причале мне понадобилось 247 дней, чтобы в душе Ричарда Фоули тронулся лед. А потом еще 286, чтобы добиться от него преданности, воспользоваться его помощью и бежать. Все это время я сдерживала свои мучительные желания.

Не могу сказать, когда это точно произошло, но в какой-то момент желание манипулировать Ричардом Фоули, взять его под свой контроль, чтобы бежать с острова, уступило место другому – просто ему принадлежать. Похоже, я действительно искренне хотела принадлежать этому мужчине, чтобы заставить его мне поверить. Поэтому каждый раз, когда я его видела, когда смотрела на него или готовилась с ним встретиться – причесываясь, выбирая одежду или пощипывая щеки, чтобы на них вспыхнул розовый румянец, в мыслях у меня были только его руки на моем теле, его губы на моих устах, его кожа, соприкасающаяся с моей. Я думала о нем, когда на улице теплело и лицо ласкали солнечные лучи. Стремление бежать смешалось с желанием заполучить этого мужчину и принадлежать ему.

Я как сейчас вижу Рика… его измученное лицо, когда он положил мне на щеки свои сильные руки. Он не хотел ничего такого делать, но слишком обессилел, чтобы мне противостоять. Я сама все сделала – добила его словами и отпущенным мне природой могуществом. А потом посмотрела с искренним, неподдельным желанием во взгляде, хотя и притворилась, что хочу вырваться. Он еще сильнее прижал к моему лицу ладони и потянулся ко мне губами. Этот поцелуй я не забуду никогда, и не только потому, что он стал первым в моей жизни, но и оттого, что мы с ним мучились от жажды, тонули и умирали, и если нас что-то и могло спасти, то только он.

Мы лежали в высокой траве у самого берега на западной оконечности острова. Он отвел глаза, и я почувствовала, что связь между нашими глазами, мыслями и словами распространилась и на тела, что так будет оставаться до тех пор, пока не угаснет наша любовь. Потом я каждый раз его где-нибудь ждала – в траве, на пристани, в ангаре для генератора. Он целовал меня, раздевал и брал там, где хотел. Иногда лицом к лицу. Иногда сзади. Но я всегда была под ним, чтобы чувствовать и его власть надо мной, а не только помнить о собственном могуществе, с помощью которого я его себе подчинила. Описать это трудно. Думать об этом сейчас тоже. Но своей силой он пользовался очень осторожно, независимо от накала ярости, которую ему хотелось выпустить из себя в такие моменты. Он мог это сделать. Рик вполне мог натравить на мое тело свою злость – накопившуюся с тех пор, как он в молодости уехал из родного дома, как потом возненавидел себя, что не заступился за женщину на том рыболовецком судне. Сдерживая исступление, он каким-то образом себя исцелил и боль ушла, капля по капле, будто вытекающая из большого пруда вода.

На четвертый день после возвращения домой мои мысли устремились к Ричарду Фоули. Я физически тосковала по его телу. Мысли в голове путались. Вот где рождается желание и даже не собирается исчезать по нашему первому приказу. Я испытывала чувства, от которых мне хотелось держаться подальше. Вожделение. Жажду. Отвращение. До этого мне казалось, что они остались там, на острове, но в то утро в голове возник вопрос: а может, они еще раньше родились здесь, в этом доме, и все это время спокойно дожидались, когда я вернусь?

Я долго стояла под душем, чтобы вода смыла их и унесла с собой.

После инцидента с фотографиями война в нашем доме то и дело переходила из горячей фазы в холодную и наоборот. Холодные фазы представляли собой не мир, а скорее периоды перегруппировки сил, перевооружения войск и выработки новой стратегии. Холодная война. Доподлинно мне не известно, когда Хантер узнал, что фотографии обнаженной Эммы сделал его отец, но наверняка в течение тех трех недель, которые прошли с момента съемки до размещения их на сайте. Думаю, все произошло быстро, парнем просто двигала злоба на Эмму и отца. Подобно тому, как мистер Мартин обожал и боготворил сына, тот, в свою очередь, тоже восхищался отцом и превозносил его до небес. Ему очень нравилось рассказывать истории о богатстве родителя и его свершениях в бизнесе, нередко приукрашивая действительность. Он даже намекал на его связи с организованной преступностью. Мистер Мартин нанес ему глубочайшую рану, обратив свои устремления на Эмму и пойдя на поводу своих желаний. Сама же она оказалась настолько порочной, что использовала отца в качестве оружия против Хантера.

Он выставил фотографии на всеобщее обозрение, ни о чем особо не думая и ничего не планируя. И не преминул за это расплатиться, получив от Уитта по физиономии и став виновником всего в глазах миссис Мартин. На мой взгляд, если бы он не поддался эмоциям и смирил полыхающую в груди ярость, в его голове мог родиться план куда лучше.

Из совершенной ошибки он извлек уроки.

Холодная война в нашем доме тянулась долгие месяцы, миссис Мартин избегала Эмму, что позволяло ей не думать о великолепной груди дочери, Хантер задерживался в школе как можно дольше, дабы наказать отца, а Эмма злорадно торжествовала победу в последнем сражении, хотя и потеряла из-за нее парня, с которым встречалась все лето. Вокруг полно и других мальчиков, – сказала она. Холодная война закончилась разрушительным нападением во время весенних каникул, когда мы всей семьей отправились в Сен-Барт[13]. Удар был нанесен быстро и решительно. Но оказался настолько тонким, что поначалу я его почти даже не заметила, хотя пристально наблюдала за их баталиями, считая это вопросом выживания.

Сейчас, став взрослой и пережив все, что случилось со мной на острове, я могу представить его во всех деталях.

Учителя в Саундвью любили повторять, что людям от природы присуще желание учиться. На мой взгляд, правильнее было бы сказать, что человек стремится познавать то, что помогает ему выжить. На острове это означало изучать людей – просчитывать их мотивацию, присматриваться к выражению их лиц, задумываться о том, что заставляет их совершать те или иные действия либо реагировать на поступки других. А потом строить предположения о том, что они замышляют в самых темных и потайных закоулках своей души. Подобные знания нельзя было почерпнуть из учебников, которые покупала нам Люси, но мне все же удавалось как-то осваивать эту сложную науку. Причем совершенно незаметно для меня самой.

Когда же я наконец вернулась домой, ощущение было такое, будто это знание мне впрыснули шприцем прямо в мозг. Честно говоря, я даже не могу в подробностях это описать. Все приобретенные познания я использовала, чтобы помочь им отыскать остров и найти мою сестру. В то же время я прибегала к ним каждый раз, когда в голове всплывало очередное воспоминание. То, что раньше казалось нелепым, теперь обрело смысл. Все, что сделали мама, мистер Мартин, Хантер, Эмма и даже я сама, отныне больше не представляло для меня загадки.