Корона для Миледи - Патриция Брейсвелл

Обернувшись к ней, Эмма посмотрела в знакомое лицо, морщины на котором казались более глубокими, чем обычно, в поисках поддержки. Для Маргот эта ночь тоже стала долгой и изматывающей, но ее карие глаза оставались ясными, и в их глубине не было и тени сомнения.

— Как вы можете быть в этом уверены? — прошептала Эмма.

— Потому что нет причин для того, чтобы было иначе, — сказала старушка, взяв ладонь Эммы в свои руки и сжимая ее. — Говорю так, поскольку сама потеряла троих детей, одного за другим, рожденных до срока. И тем не менее шестеро моих сыновей выросли и стали взрослыми мужчинами. Ваша мать точно так же лишилась троих детей. Вы разве не знали этого?

Эмма покачала головой. Она была младшей в семье. Все, что ей было известно о деторождении, сводилось к родам Джудит, когда она подарила Ричарду сына, столь быстрым, что даже Маргот пришла в изумление. Теперь она улыбалась.

— Не нужно чуда, миледи, чтобы вы вновь забеременели, если только этого будет желать король. Чудом будет, если вы не забеременеете.

Если только этого будет желать король. А что же до ее желания отдаваться королю? Это было ее обязанностью, налагаемой на нее церковными и мирскими законами, но думать об этом ей было невыносимо. По крайней мере сейчас. Благодаря этому ребенку она получила немного почтения, которое заслуживала. Теперь все потеряно.

Оцепенелая от усталости, с которой не желала бороться, Эмма закрыла глаза. Она чувствовала себя так, словно упала в глубокий колодец и не могла убедить себя в том, что у нее хватит сил и желания выбраться наверх.

В пасхальное воскресенье рыночная площадь Винчестера бурлила торговой жизнью. Жители близлежащих деревень стекались на весеннюю ярмарку, чтобы отпраздновать окончание зимы, и площадь была полна покупателей, продавцов и толпящихся зевак. В палатках торговцев, стоящих по сторонам площади, были разложены товары, привезенные как из близкого Лондона, так и из далекого Константинополя.

К полудню Эльгива, сопровождаемая несколькими стражниками своего брата, уже изрядно потолкалась среди рыночного народа. Хотя ярко светило солнце, с юга налетал прохладный ветерок, пробираясь под ее плащ. Эльгива продрогла до костей, но дело было не в ветре.

Она послала Грою во дворец, разузнать новости о королеве, и по ее подсчетам Гроя давно уже должна была вернуться. Любые слухи, касающиеся Эммы, будут разлетаться по дворцу со скоростью лесного пожара. Грое нужно было лишь пройтись неподалеку от хлебных печей или котлов с кипящей едой, чтобы получить все интересующие ее сведения. Так где же она?

Эльгива нервно теребила в пальцах отрез шелковой ткани с золотой нитью, не обращая внимания на энергичную болтовню продавца. Может, что-то случилось? Она взяла в руки кусок красного шелка и заметила, что продавец, высокий худой мужчина с горбатым носом и глазами ястреба, наблюдает за ней с чрезмерным вниманием. Ее руки так сильно тряслись, что по ткани расходилась рябь, и она отложила ее, боясь, что купец заметит, в каком возбужденном состоянии она пребывает. Через минуту она увидела спешащую к ней со стороны дворца Грою.

— Отложите эту ткань для меня, — сказала она торговцу, указывая на отрез шелка с самой милой улыбкой из своего арсенала. Она слишком долго тут задержалась, и, если теперь уйдет без покупки, это вызовет подозрения. — Я позже за ней пришлю.

Сделав знак, чтобы подручные ее брата держались в нескольких шагах позади нее, Эльгива схватила Грою за руку и пошла в направлении улицы, на которой стоял дом Вульфа.

— Что слышно? — потребовала она отчета.

— Ребенка больше нет, миледи, — прошептала Гроя.

Значит, сработало. Она глубоко, с облегчением вздохнула. Ребенок мертв, и она не единственная в королевстве, кто обрадуется этой новости.

— А что с королевой? — спросила она.

Гроя покачала головой.

— Мне не удалось ничего узнать о королеве, кроме того что она потеряла ребенка. Король с сыновьями уехал сегодня на охоту, так что можно предположить, что она в относительной безопасности. Может пройти несколько дней, прежде чем мы узнаем, причинило ли ей снадобье какой-либо вред.

— А если причинило? — спросила Эльгива. — Смогут ли заподозрить, что дело в вине?

— Нет, — прошептала Гроя. — Новая прислужница королевы за столом была слишком опьянена придворным блеском, чтобы заметить, что я делала возле бутыли. А если и возникнут подозрения, невозможно будет определить, кто за это в ответе. При дворе много таких, кто не горит желанием видеть новорожденного сына королевы, в том числе собственные сыновья короля. Не сомневайтесь, никто не будет задавать лишних вопросов по поводу выкидыша, да и сильно горевать тоже.

— Тогда, значит, все обернулось так удачно, как мы только могли надеяться, — сказала Эльгива. — Ты сделала все как нельзя лучше.

— Я слышала еще кое-что, — самодовольным тоном сказала Гроя. — Вас снова призовут в свиту королевы, возможно, уже сегодня.

Эльгива слегка замедлила шаг.

— Это, должно быть, король постарался.

Она заметила, как он за ней вчера наблюдал, когда она была так мила с Вульфгетом и Леофвином. Она решила заставить его ревновать и, очевидно, достигла своей цели.

— Он по-прежнему вас вожделеет, — заметила Гроя.

Разумеется, он ее вожделеет. В этом она никогда не сомневалась. Он желает, чтобы она вернулась во дворец, и Эмма ничего с этим поделать не сможет.

Как скоро восходящая звезда королевы закатилась с потерей ее ребенка, и как быстро теперь снова взойдет ее звезда!

Установилась теплая и ясная весенняя погода, и на склонах пологих холмов Уэссекса овцы и коровы паслись на молодых сочных травах. Цветущие пролески покрыли ковром луга по берегам реки, и казалось, что на эти земли снизошла Божья благодать. К ночи собирались грозовые тучи и проливали на землю свою живительную влагу, а с утра природа снова купалась в солнечных лучах. Так прошел апрель, и, поскольку ветер не приносил корабли-драконы из суровых северных стран, у подданных Этельреда зародилась надежда, что в этом году королевство избегнет пожаров и разорения.

Однако для Эммы прекрасные весенние дни стали едва ли не адом. Ей казалось, что она одна живет в середине черной тучи. Ее тело быстро поправилось после выкидыша, но сердце по-прежнему было омрачено болью утраты. Каждое утро она просыпалась в отчаянии и с предчувствием беды, которой ей не удастся избегнуть, и ее, словно капкан, сжимала апатия. Ее почти не интересовало все то, что требовало от нее внимания. Запросы о руководстве, приходящие от Хью из Эксетера, оставались без рассмотрения, письма от матери и братьев — без ответа. Большую часть времени она проводила в своих покоях, теперь узница по собственной воле, а не воле Этельреда. Даже дети были не в состоянии пробудить ее от этой летаргии. Она не находила в себе сил принимать участие в их играх, быть их наперсницей и утешительницей. Вместо нее теперь Хильда, сама еще совсем дитя, присматривала за ними.