Весь этот свет - Сара Пэйнтер

– С чего бы ей смеяться?

– Ну, сама знаешь, какая она, – сказала Барнс.

Грейс хотелось заступиться за подругу и сказать – нет, не знаю! – но чувство долга вынудило сменить тему.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Он совсем не красавец, – продолжала свое Барнс. – Мне-то все равно, но некоторые думают… – она повела носом, под «некоторыми» явно имея в виду Эви.

– Кому какое дело, что думают некоторые? – заметила Грейс, в то же время пытаясь понять, не кажется ли Барнс бледнее, чем обычно, не подает ли признаков плохого самочувствия. Но за завтраком она хорошо ела, значит, аппетит не испортился; слабой тоже не выглядела.

– Ну ладно, – сказала Барнс, – я пойду.

Грейс вновь пошла в свою спальню, чтобы не смотреть, как уходит Барнс. Что толку видеть знаки, если все равно никому не сможешь помочь? Знакомое чувство безысходности охватило ее и крепко сжало.

Я играла с Парвин в рамми[16], когда явилась женщина в униформе. В прошлый раз полицейский был в гражданской одежде, что означало ранг повыше. Интересно, что бы это значило? Инцидент утратил свою значимость?

– Простите, что помешала, – сказала она с улыбкой. – Я комиссар Коулман, полиция Сассекса, департамент расследований автокатастроф. У меня к вам несколько вопросов.

Я выпрямилась, Парвин принялась собирать карты.

– Нужно заполнить пару бланков. У вас была амнезия, когда вас посетил мой коллега, я правильно понимаю?

– Да, – сказала я.

– Есть ли что-нибудь, что вам теперь хотелось бы добавить? – Она открыла блокнот.

– Я по-прежнему не помню катастрофу. – Я казалась себе двоечницей, позором семьи. – Не могу сказать, что случилось.

Комиссар Коулман кивнула, по-прежнему сохраняя ни о чем не говорившее выражение лица; я не могла понять, поверила она мне или нет.

– Судя по видео с места происшествия, вы резко изменили направление и на большой скорости свернули вправо. Если мы рассматриваем сознательное действие, это означает полную потерю контроля над машиной. Ваш анализ крови явно на это указывает.

– Сознательное? – не поняла я.

– В вашей крови не содержалось наркотических веществ, содержание алкоголя – почти нулевое.

– Да, – сказала я. – Я не употребляю наркотики и почти не пью.

Уголки рта комиссара поползли чуть вверх.

– Я думала, у вас амнезия. Откуда вы знаете, что делали, а что нет?

– Посттравматическая потеря памяти – не то, что вы думаете, – сказала Парвин довольно резко.

– Я, как видите, не врач, – заметила Коулман. – До аварии вы не страдали обмороками, провалами в памяти? Эпилепсией?

– Нет, – ответила я с полной уверенностью, что говорю правду. Призраки птиц тут были ни при чем. Они не могли закрыть мне обзор, заставить меня разбить машину. Во всяком случае, я так думала.

– Вы помните то, что происходило до катастрофы? Помните, куда ехали? Было два часа ночи, не самое подходящее время, чтобы куда-то ехать.

Я покачала головой, плотно сжав губы. Она внимательно наблюдала за мной.

– Уверены, что ничего не хотите мне рассказать о той ночи? Мне важно знать все детали, прежде чем я смогу завершить отчет. Вам не следует ничего скрывать, это может отрицательно сказаться на вашей страховке.

– У вас что, нет записей с камер наблюдения? – спросила Парвин, поднявшись. – Я-то думала, девяносто девять процентов Британии в наше время покрыто камерами. Можете посмотреть видео, вместо чтобы донимать того, кто лежит в больнице.

Особенный упор Парвин сделала на последнее слово, но констебля это, судя по всему, нимало не смутило.

– На этом участке дороги их не было, – сказала она. – У нас есть запись того, как ваша машина в начале поездки двигалась со скоростью пятьдесят шесть миль в час.

– Это не превышает лимит, – ответила я, чувствуя облегчение гораздо более сильное, чем ожидала.

– Вас никто не обвиняет, – сказала Коулман чуть мягче, чем говорила до этого, и посмотрела на Парвин, которая стояла, скрестив руки на груди. – Задача нашего департамента – восстановить точную последовательность событий. Может быть, какая-то информация отражает публичные интересы, есть что-то, что поможет нам повысить безопасность на дорогах.

– Но я ничего не помню, – вновь ответила я, чувствуя, как сжимается горло.

Она чуть поджала губы. Не знаю, расстроилась ли она оттого, что я не хочу помочь ей в расследовании, или оттого, что мой голос был очень уж грустным.

– Я говорила с доктором Канте. Она уверяет, что длительная потеря памяти маловероятна. Когда-нибудь вы вспомните, и как только вспомните, пожалуйста, позвоните мне, – она положила на кровать визитку.

– Из-за меня никто не пострадал? – я не могла избавиться от чувства, что мне чего-то недоговаривают, я что-то упустила.

– Нет, – вид у нее был сконфуженный, – только вы сами.

– Слава богу. Слава богу, – в груди все сжалось, как и в горле, мозг выбрасывал мысли резким стаккато. Я услышала, как говорю «Слава богу» и сжала губы, чтобы перестать бормотать.

Парвин придвинулась ко мне, положила руку на плечо.

– Вы ее расстраиваете, – сказала она констеблю. – Она ответила на ваши вопросы, и, думаю, вам пора идти.

Констебль Коулман убрала блокнот и фальшиво улыбнулась одними губами; глаза остались неподвижными.

– Поправляйтесь.

– Вот дерьмо, – сказала Парвин, когда она ушла. – Это было напряжно.

– Спасибо, – пробормотала я. Грудь болела, и я не могла как следует вдохнуть. – Не могу об этом думать. Даже пытаться об этом думать. Знаю, что нужно, но не могу.

– Это был несчастный случай, – напомнила Парвин. – Ты не сделала ничего плохого.

Этого я, конечно, не могла знать, а она – тем более. Но все же попытаться поддержать меня было с ее стороны мило.

– А вдруг я не сделала то, что должна была сделать? Вдруг я отвлеклась? Когда ведешь машину, можешь убить кого-то, просто не поставив вовремя ногу на тормоз или не повернув руль. Бездействие может быть хуже действия.

– Но ты ведь никого не убила. Только сама пострадала.

Я знала, что Парвин права, но не ощущала этого. Чувство вины давило мне на грудь, не давало дышать. На секунду мне показалось, будто через мое плечо перекинули ремень. Это было ощущение ремня безопасности. Сразу же со всех сторон подступила темнота. Мозг перекрыл воспоминание раньше, чем оно пришло.

Рука Парвин по-прежнему лежала у меня на плече; она чуть прижала меня к себе, потом поднялась и налила воды в чашку.