Весь этот свет - Сара Пэйнтер

– Выпей.

После нескольких глотков сердце перестало так неистово колотиться, тьма отступила, и я вернулась в настоящее. Тогда я заметила, что Парвин напряжена, что у нее трясутся руки.

– С тобой все в порядке?

– Просто всплеск адреналина. Ненавижу такие разговоры.

– Ты вела себя с ней просто прекрасно. Ты как моя сторожевая собака.

– Ну спасибо, – Парвин скорчила рожицу.

– Нет, не собака. Что-то более пафосное. Ангел-хранитель.

Парвин слабо улыбнулась.

– Да уж… полицейские… они всегда заставляют чувствовать себя виноватой. Будто сделал что-то плохое, даже если знаешь, что ничего не сделал.

Опустившись на подушку, я на минуту закрыла глаза.

– Я так рада, что из-за меня никто не пострадал. Марк сказал… – я осеклась. Если я повторю то, что он сказал, его слова прозвучат неправильно. Будто он хотел, чтобы мне было плохо. Парвин не поняла бы, что он просто психанул.

При упоминании его имени выражение ее лица тут же изменилось. Теперь, когда картинки из прошлого стали возвращаться, я вспомнила, что считала ее очень тихой и скромной, почти лишенной эмоций. Теперь я с трудом понимала, почему так думала. Все ее чувства были написаны на лице.

– Ты чего? – спросила она.

– Просто думаю о прошлом. Жаль, что мы раньше не подружились.

Парвин улыбнулась, как бы желая смягчить язвительность своих слов.

– Ты не очень-то хотела.

– Прости, – сказала я. – Я была очень гадкой?

– Не то чтобы гадкой, просто жутковатой.

– Я не жутковатая. Жутковатая – это Пат, – заметила я, обидевшись. – А я просто хладнокровная.

– Закрытая, – сказала Парвин.

– Угрюмая.

Улыбка сошла с ее лица.

– Вообще мне всегда казалось, у тебя что-то не так. Я хотела спросить, но…

– Я была жутковатой и угрюмой, – закончила я. Парвин сделала вид, будто стреляет в меня из пальца.

– В яблочко! Ну а потом появился Марк, и стало совсем неловко. Особенно делать вид, будто не замечаю, как вы двое предаетесь страсти в архивном шкафу.

– Не было такого!

Парвин помолчала, коварно улыбаясь, потом пожала плечами, все же оставляя слабую возможность спастись.

– Ну не знаю…

– Не дразни больную амнезией, – велела я, но не смогла удержаться от улыбки.

После путешествия в сад я решила не ставить себе определенных целей, а просто бродить по больнице. Если не буду обнадеживаться, заранее выбрав направление, то и разочаровываться не придется. У меня был и практический интерес: например, на первом этаже я обнаружила торговый автомат, где нашлись шоколадки и чипсы с солью и уксусом. Ходя вверх-вниз по ближайшим к палате лестницам, я набиралась сил, увеличивая расстояние день за днем, шаг за шагом.

Викинг назначил мне сеансы гидротерапии в бассейне и был в восторге, какого прогресса я достигла. Это приближало мою свободу, и, каждый раз, когда спина раскалывалась от боли или колено грозило никогда не разогнуться, я напоминала себе, что другого способа отсюда выйти у меня нет.

Одна из прогулок завела меня в больничную часовню. Я немного постояла у двери, чувствуя странное желание войти. Потом осознала, что говорю сама с собой – теперь это стало привычным. Я что, была религиозна? Неужели тот факт, что я была верующей, тоже забылся из-за катастрофы?

Пока я раздумывала обо всем этом, глядя на плакаты с голубками и письма надежды, приколотые к входной двери, до меня дошло, что чувство чего-то знакомого было всего лишь узнаванием. Я поняла, точно так же, как понимала все, что всегда знала и что просто выпало у меня из памяти – туда, где молятся, меня было не затащить и на аркане.

Еще я вспомнила, что Пат воспитывалась не в католической вере, но приняла ее, выйдя замуж за Дилана. С рвением, во всем отличавшим Пат, она ударилась и в религию. Дилан был ко всему этому совершенно равнодушен, а вот она вела себя так, будто сам Папа Римский вот-вот собирался нагрянуть к нам с визитом.

Я прислонилась к стене, к плакату, гласившему «Господь любит тебя», и вместо бежевой стены напротив увидела картину, висевшую у нас в зале. Иисус – худое красивое лицо, добрые темные глаза, смотревшие почти кокетливо.

Пат хотела всюду развесить картины, изображавшие Деву Марию, а Джерейнт вечно с ней спорил. Он твердо выбрал для себя позицию белой вороны и, казалось, поставил своей целью всех бесить. Иногда выходило довольно смешно, когда Джерейнт сказал, что Иисус прямо секси, что он аж запал на Сына Божьего. Всю ночь мы не могли успокоиться, вспоминая, как побагровело лицо Пат, как она пыталась найти хоть какой-то ответ. Мы спорили, что ее больше разозлило – богохульство или однополое влечение.

Добившись столь бурной реакции, Джерейнт уже не мог перестать выводить Пат из себя.

– Ты отправишься в ад, будешь целую вечность мучиться и страдать, – предупреждала она, а потом просила Дилана: – Ну хоть ты ему скажи!

В таких случаях она всегда взывала к мужу. В конце концов, ведь это он был крещен в католичестве, поэтому она надеялась на его авторитет. По крайней мере, поначалу. Но его мягкий характер и не особенно ревностная вера ничем не могли помочь, и она просто пускалась в разглагольствования. Нудила о грехах и требовала, чтобы Джерейнт вместе с ней молился.

Мы ходили в церковь Богоматери, Звезды Моря. Большинство жителей нашей деревни были либо атеистами, либо посещали протестантскую церковь. Пат говорила, мы подвержены двойному искушению, раз мы католики и живем в Уэльсе. Двойной облом.

Прижавшись к стене, мучаясь физической усталостью и жадно ловя воспоминания в надежде, что их поток не остановится, я все отчетливее понимала, что религиозное чувство понемногу начинает прорастать во мне. Я хотела попросить Бога о помощи. Хотела заключить сделку с высшими силами, в которые даже не верила. Если мой мозг снова начнет нормально работать, если Ты вернешь мне память, бормотала я тихо, я, так и быть, поверю в Тебя.

Я выждала момент, просто чтобы выяснить – может, доктор Адамс прав и со мной в самом деле свершится чудо?

Пат говорила, что смысл жизни – в страданиях. Или в том, чтобы чувствовать свою вину оттого, что в жизни мало страданий. Или оттого, что недостаточно хорошо себя проявил перед лицом страданий. Когда вместо сказок тебе рассказывают перед сном жизнеописания святых, ты уж точно ощутишь свою неполноценность. Как можно встать в один ряд со святой Луцией, покровительницей слепых, несущей свои глаза на блюде?[17] И что раздражало больше всего, я до сих пор чувствовала себя грешницей, которую наказали совершенно справедливо.