Экспедиция "Тигрис" - Тур Хейердал

Только мы возвратились с Джиды, как и Детлеф вернулся из Гамбурга. Мы расстелили оба паруса на пристани, чтобы Рашад намалевал эмблему — солнце, всходящее из-за ступенчатой пирамиды. Символ этот казался нам еще более уместным теперь, когда мы увидели, что дильмунские солнцепоклонники и мореплаватели тоже воздвигли такое сооружение. Душа радовалась оттого, что наш грот опять цел — небольшой, удобный в обращении. Что же до нового, огромного паруса, то я с первого взгляда ощутил к нему инстинктивную неприязнь. Норман и Детлеф тоже смотрели на него, почесывая затылок, пока Рашад старательно изображал на исполинском полотнище здоровенную пирамидищу.

Находясь в мусульманском мире, мы не забыли про рождество и — независимо от убеждений одиннадцати членов команды — достойно отметили праздник на берегу. А рано утром 26 декабря начали загружать ладью, готовясь покинуть Дильмун и, если повезет, шумерский залив. До прибытия паруса-великана мы с Норманом как раз успели решить еще одну важную проблему: надо было приготовить для него длинную рею. Халифа предложил нам выбирать среди сотен рей и спиленных мачт на бахрейнских пристанях и лесоскладах. Но шли дни, а осмотренные нами мачты и реи оказывались либо слишком короткими, либо кривыми, либо источенным червями гнильем. В последнюю минуту Халифа свел нас со старым плотником, который помог нам срастить два более или менее прочных гика в 12,5-метровую рею для нашего нового паруса.

Рашад доложил, что краска высохла, и мы укрепили великана на новой рее. Оставалось затащить эту махину на борт, и можно трогаться в путь. Чтобы оторвать от земли рангоутное дерево с привязанным к нему полотнищем, понадобились совместные усилия всех одиннадцати членов команды. Моя неприязнь готова была перерасти в отвращение. Это же не парус, а слон какой-то! Да, похоже, мы приобрели себе хомут на шею.

— Черт-те что! — крикнул я Норману. — Он сломает нашу мачту.

Норман вытер потный лоб. Бедняга, вот уже пятый день его опять трепала непонятная лихорадка. Норман согласился, что парус и впрямь тяжеловат. Прося Детлефа заказать у гамбургских парусных мастеров самый толстый брезент, каким они располагали, он не подозревал, что полотнища окажутся такими толстыми. С тяжеленной ношей мы кое-как доковыляли до края пристани; внизу качался на волнах «Тигрис».

— Как же мы все-таки затащим его на борт?

— Попробуем с помощью фала.

— Но ведь эта чертова штуковина зацепится за бакштаги!

Смотрю на Нормана — вот-те на, даже он растерялся. Поистине, хомут на шею, да еще какой! Норман, такой предусмотрительный и дотошный в планировании, спроектировал парус, который вызвал бы горячее одобрение Саутгемптонского университета. Однако теперь ни он, ни я не представляли себе, как занести эту конструкцию на борт. Стоя на месте, мы обменивались предложениями; зрители тоже не скупились на советы. Бакштаги можно обойти, если подавать рею и парус с кормы. Нет, с носа. Да нет же, надо ослабить штаги левого борта, а кто-нибудь пока подержит мачту. Можно спустить рею на борт перед всеми оттяжками.

Словом, решений хоть отбавляй. Да только в итоге мы будем связаны нерасторжимыми узами с неуправляемым чудовищем.

Я с трудом сдерживал себя. Дурацкая ситуация. Еще немного, и моя ярость выплеснулась бы через край, но тут вдруг лица моих товарищей приняли самое постное выражение и голоса зазвучали на полтона ниже. Внезапно явился эмир? Нет, это Норрис, переложив на плечи Халифы часть общей ноши, потихоньку сходил за своим младенцем и включил рекордер.

Пришлось рубить сплеча.

— Бросайте этот хомут! — распорядился я. — Обойдемся без него. Даже если мы втащим парус на борт здесь в порту, разве управишься с ним на море в шторм? Да мачта переломится раньше, чем мы найдем для него место на палубе. Все на борт! Отчаливаем!

Подняв наш добрый старый грот в легендарных водах Дильмуна, мы почувствовали себя так, точно расправили крылья и взмыли в воздушный простор. Нос ладьи снова тугой, словно птичья грудь, перышко к перышку. Наполненный ветром парус развивал осязаемую подъемную силу — волнующее чувство, знакомое только планеристам, парусникам и пернатым. Идя от Файлаки на буксире, мы как будто тряслись на грузовике с проколотыми шинами. Теперь же легко скользили по мягким волнам, готовые взлететь подобно тому, как на наших глазах оторвался от волн лунный корабль шумеров.

Здорово! Совсем другое дело! Забыв про лихорадку, Норман сиял от удовольствия. Стоя каждый на своем крыле мостика, мы поворачивали румпелем длинное веретено, переходящее в широкую лопасть, и с удовлетворением отмечали, что судно замечательно слушается руля.

Одиннадцать вольных людей — насколько может быть свободен человек! Свободны, как летящие с нами чайки. У нас, как и у них, нет заданного наперед маршрута. Нас нигде не ожидают. Нам не предписан порт захода, и нет у нас адресованного кому-то груза. Свободны, если не считать одного маленького «но». В отличие от чаек, не признающих никаких границ, наша свобода кончалась там, где начиналась суша. Чтоб обрести неограниченную волю на просторах океана, нам надо было выйти из залива. А выход из залива подобен игольному ушку. Не промахнемся?

Зимний ветер давно вернулся к норме и дул в полную силу от севера. Идеальный ветер для плаваний на камышовой ладье от Ирака до Бахрейна! Но после Бахрейна залив изгибается под прямым углом, и, чтобы проскочить в игольное ушко, мы должны были следовать курсом вест-норд-вест. Вряд ли попутный ветер повернет вместе с нами к выходу из залива... В наши дни, как и во времена шумеров, на этом отрезке требовалось не просто плыть по воле стихий, а активно управлять судном.

Если смотреть на глобус, а не на искажающую пропорции плоскую карту мира, залив сопоставим по площади с Англией и Шотландией вместе взятыми. А очертаниями он напоминает желудок: спустившись но Шатт-эль-Арабу, мы как бы прошли через глотку, теперь же направлялись к единственному выходу — расположенному в противоположном конце Ормузскому проливу. Здесь Аравийский полуостров словно нацелил с юга на север длинный кинжал, который вонзился бы в набитое брюхо Азии, не изгибайся иранское побережье как раз напротив острия, образуя весьма извилистый и коварный проход между замкнутым со всех сторон заливом и вольными просторами океана.

Лихо скользя по волнам, мы были озабочены не только тем, как в споре с господствующими ветрами протиснуться через узкий рукав, испещренный островами и окаймленный скалами. Ормузский пролив известен невероятно интенсивным движением, сухогрузы и танкеры со всего света мчатся сквозь него в обоих направлениях, так что трудно представить себе более опасное место для малых парусных судов. Верно ли, нет ли, но нас предупреждали, что здесь проходит самая загруженная в мире морская трасса. На нашей путевой карте пролив напоминал двухполосную автостраду: одна полоса размечена для судов, направляющихся в залив, другая — для выходящих из него. Отменная организация для гигантов, несущихся полным ходом с непрерывно работающим радаром, но малые суда из дерева или камыша явно не могли рассчитывать на такую же безопасность. Капитан одного норвежского супертанкера рассказывал мне, как вахтенный офицер во время утреннего обхода палубы обнаружил прилипший к носу корабля парус от дау. Саму дау никто не видел, и судьба ее команды осталась неизвестной.