Филип К. Дик. Жизнь и Всевышние вторжения - Лоуренс Сутин

Когда он не бился над инь и ян, Филу очень нравилось выглядеть глупо. В День дурака, первого апреля 1962 года (трехлетняя годовщина их свадьбы с Энн) Фил с девочками, чтобы разыграть Энн, вбежал в дом, восклицая, что неподалеку только что приземлилась летающая тарелка. Филу самому очень понравилась эта шутка, и он повторил ее несколько месяцев спустя. (Что на самом деле думал Фил по поводу летающих тарелок? Он пародировал маленькую местную группу «уфологов», которая пригласила его вступить в их ряды, в «Исповеди недоумка», но в 1980 году он заметил, что вера группы в высшие существа, ведущие нас к разрушению для нашего же спасения, «не кажется мне такой уж безумной, как в то время, когда я писал роман».)

Если в небесах и не было тарелок, то иногда возникали намеки на нечто гораздо более странное. Как-то ночью Фил подумал, что видит метеор. Все семейство на следующий день искало по округе фрагменты метеорита, но безрезультатно. А затем в Великую пятницу[132] 1962 года Фил увидел нечто совершенно иное. Он только что закончил слушать «Мессию» Генделя и занимался садоводством, а малышка Лора была у него под присмотром, когда он увидел то, что описал Энн в таких словах: «…огромная черная полоса, стремительно движущаяся по небу. На мгновение возникло полное ничто, разделившее небо на две половины». Ее ответом было: «У меня не было никаких сомнений, что он видел нечто». Это видение «ничто» останется с Филом как доказательство, пусть и пугающее, его способности смотреть на духовную основу реальности. Как мы увидим, это «ничто» через год будет вытеснено видением более жесткого характера.

Прошло время, и произошло совершенно земное событие, и связано оно было со смертью крысы. Длительность этого эмоционального воздействия на Фила вызывает в памяти третью ступень «сатори», связанную с мучениями жука. Все началось с того, что крысы стали есть их органический садовый компост. Одна крыса – Фил восхвалял ее за смелость, о чем написал в «Экзегезе», – даже стала прогрызать дыры в их стенах. Фил разложил яд, от которого крыса только еще больше расцвела. Затем он расставил капканы, которые крыса несколько раз благополучно обходила, пока, наконец, не была поймана – со сломанной шеей, но все еще живая. Фил попытался утопить ее в корыте для стирки белья. Крыса бешено плавала, волоча за собой капкан. В конце концов, она умерла. Фил выкопал ей могилу, в которую он положил свою медаль святого Христофора[133].

Тем же летом 1962 года в Пойнт Рейес Стейшен были слышны крики и вопли – бродячие собаки убивали овцу. Фил купил ружье, чтобы защитить свое небольшое стадо; так же поступили и другие соседи. Согласно Энн, Фил начал пользоваться ружьем безрассудно, стреляя, толком не целясь, по собакам, бредущим по дороге. Время от времени она прятала ружье без всяких протестов со стороны Фила. Его любовь к своему стаду была совершенно очевидной – у него возник симпатический паралич запястья к моменту, когда пришло время забивать овцу.

На протяжении всего их брака Фил и Энн регулярно посещали Дороти и Джозефа Хаднера в Беркли. После того как Фил продал свой дом на Мариана-стрит, Хаднеры предоставили ему право пользоваться коттеджем, которым они владели, неподалеку от Инвернесса. Такая доброта, возможно, проявилась благодаря самым что ни на есть гладким отношениям, которые некогда складывались у Фила с его матерью – к их взаимному удовольствию. Энн вспоминает: «Фил никогда не говорил мне ни одного доброго слова о своей матери, но иногда, когда они были вместе, я могла видеть такую близость между ними, как будто одна нервная система работает в двух телах. Дороти души не чаяла в Филипе и очень гордилась его писательством». Когда в 1962 году Дороти и Джозеф решили отправиться в Мексику, Фил жаловался Энн, что мать «бросает» его. Их переезд так и не был совершен. Вскоре после этого Дороти, чья хроническая болезнь Брайта усиливалась, чуть не умерла. Фил был в смятении и планировал предложить Джозефу свое гостеприимство, если случится худшее.

Величайший кризис, с которым Фил столкнулся в то время, возник из-за домашнего ювелирного бизнеса, который Энн начала вести вместе с соседкой. Поначалу Фил поощрял их усилия, даже организовал их первую продажу, оплатив звонок в роскошный магазин в Беркли. В качестве игры, он пытался и собственными руками делать ювелирные украшения. Энн нравилось использовать формы, случайно получившиеся из расплавленного металла, и Фил с жадностью впитывал технику изготовления. Одно драгоценное изделие треугольной формы он дал соседу Джерри Креси, который вспоминает, что прибил его к своей двери в качестве крючка для верхней одежды под свирепыми «взглядами вуду», исходившими от Фила. В этом не было ничего удивительного. Филу так нравилась эта вещица, что он сделал ее «краеугольным камнем» изменения реальности мистера Тагоми в «Человеке в Высоком замке»: «маленький серебряный треугольник, украшенный полыми капельками. Снизу – черными, сверху – яркими и наполненными светом». Техника случайных форм приносила «ву» (мудрость, дао) в противоположность «ваби» (интеллект, ремесло); оба эти термина были взяты Филом из японской книги о садовом искусстве.

Но угроза, которую Фил усматривал в ювелирном бизнесе, – возможное «затмение» его писательской карьеры – привела к тому, что он сам назвал третьим «нервным срывом» в 1962 году, на тридцать третьем году жизни. У Фила и Энн были совершенно противоположные версии ключевых событий. Энн рассказывает, что энтузиазм Фила стал столь велик, поэтому ей пришлось настаивать на том, что ювелирный бизнес – это ее дело, в то время как писательство – его:

Фил в интервью на диване, которое он дал в 1974 году Полу Уильямсу, говорил по поводу третьего нервного срыва, что его, этого срыва, по существу, не было: