Блудный сын, или Ойкумена. Двадцать лет спустя. Книга 2. Беглец - Генри Лайон Олди

– Сиди здесь! Ничего не делай!

И с опозданием, потому что с этого следовало начать:

– Ничего не бойся! Понял?

Понял, откликнулся Натху. Не боюсь.

Под шелухой царил бардак. Обычно, погружаясь в пучины галлюцинаторного комплекса, Гюнтер фактически оставался там, где был, и четко осознавал это. Врачи-телепаты, прошедшие обучение на Сякко, умели выстраивать себе операционную или персональный кабинет терапии, оборудуя доступный им сегмент вторичного эффекта Вейса по собственному вкусу. Кавалер Сандерсон не обладал таким изощренным мастерством. Зато он прекрасно умел абстрагироваться от видений пациента, что бы пациенту ни мерещилось с изнанки его больной психики. Водопады, пещеры, прихожая с зонтиками, камера пыток, дно моря – детали обстановки Гюнтер отсекал, переводил в разряд несущественных, работая напрямую с человеком, где бы тот себя ни представлял.

Сейчас все вышло иначе.

Дудочник в пестром кафтане, каким выглядел Гюнтер в царстве вторичного эффекта Вейса, обнаружил себя в жутковатого вида подземельях, смахивающих на гробницу из третьесортного фильма ужасов. Коридор, куда он выскочил сломя голову, как чертик из архаичной табакерки, – точнее, направил поисковое усилие мозга, пытаясь кратчайшим путем выбраться к очагу агрессии, – мог вызвать оторопь у не слишком искушенного зрителя. По стенам, сложенным из грубо отесанных глыб, текли струйки воды. Лавируя между холодными ручейками, слизни оставляли на камнях блестящие следы. Вода и слизь формировали сюрреалистический орнамент, от которого темнело в глазах, а в животе ворочался колючий еж. Освещения не было, лишь в углах мерцали зеленоватые гнилушки, а может, насекомые.

Точно, насекомые – Гюнтер различил трепет крылышек.

Наслоение, понял он. Гробница, слизни, глыбы – продукт влияния чьей-то мощной ауры, пронизавшей бункер сверху донизу, подобно метастазам злокачественной опухоли. Да, ауры, не разума, – окажись создатель иллюзорной гробницы телепатом, Гюнтер мигом бы отследил формирующие посылы чужого рассудка. На четвертом курсе мединститута, за год до выпуска, кавалер Сандерсон посещал факультатив, где менталов учили работать с энергетами. Учитывая презрение и брезгливость, чувства, которые испытывали ларгитасцы в отношении «грязных эников», студентам разрешалось посещать факультатив добровольно, вне общего расписания лекций. Зачетов по контактам с энергетами они не сдавали. Входя в соприкосновение с сознанием гематра или вехдена (брамайны исключались отдельным распоряжением спецотдела ректората!), чей энергоресурс был особо мощным, а способность им управлять – особо развитой, Гюнтер не раз видел, как в моменты активного проявления способностей, дарованных эволюцией, энергет вдребезги перерабатывает интерьер вторичного эффекта.

Потолок треснул. На Гюнтера хлынул кипяток. Стоило труда не выскочить из-под обжигающего душа чужих эмоций. Нервное возбуждение, ярость (чья?), ненависть (кто-то из наших?!), страх смерти, страх опоздать, страх не найти (будьте вы прокляты!), упорство, граничащее с фанатизмом…

Дудочка взлетела к губам.

Пестрый кафтан стал пестрей вдесятеро. Душ пошел на пользу: сахар в чае, Гюнтер растворился в кипятке. Вопреки законам физики, он взмыл вверх, к трещине в потолке, и дальше, выше, сквозь инертный камень, в направляющем потоке эмоций, словно в обратной съемке, чтобы вновь кристаллизироваться, восстановить исходный облик там, где кипели страсти.

Вот и ты, террорист. Пришел за моим сыном?

Воин в золоченом доспехе поднял странный предмет, похожий на две рачьи клешни, соединенные общей рукоятью. С клешней срывались колючие искры: должно быть, так в галлюцинаторном комплексе выглядел лучевик. Разумеется, брамайн не собирался стрелять в кавалера Сандерсона. Он и знать-то не знал о присутствии какого-то подозрительного кавалера Сандерсона! Брамайн поднял оружие, целясь в реального солдата, защитника бункера, – и уронил руки, как плети, когда Гюнтер с разгону шарахнул по нему дубиной жесточайшей депрессии. Депрессия была первым, что подвернулось Гюнтеру в оружейной комнате его памяти. Атипичная, она бурлила от противоречивых компонентов: эмоциональной реактивности, повышенной сонливости и побочного эффекта – тяжести в конечностях.

Часть депрессии, несмотря на все старания молодого человека, рассеялась, ушла мимо цели – в ауру, чьи нити, подобно ядовитой грибнице, прошили всю энергетику бункера. Прошивка оказалась настолько плотной, настолько влиятельной, что ментальная атака – тоже энергия, если задуматься, – не смогла полностью избежать ее сетей. Краем сознания Гюнтер отметил незапланированный расход – и порадовался тому, что сыпанул депры не жалея, так, что хватило бы на троих.

Не тратя времени на добивание, он повернулся ко второму террористу и увидел жабу. Нет, не жабу – Линду. В чем мать родила, комиссар Рюйсдал сидела на корточках, припав на локти и высоко вскинув голову. Эротического в позе женщины было меньше чем ничего. Кто другой, приняв такое положение, уже свернул бы себе шею или подхватил защемление поясничного нерва. Гюнтеру вспомнились кошмарные позы Натху, на первых порах вызывавшие у зрителей неподдельный ужас. Весь жир, а на Линде скопилась чертова уйма жира, под шелухой превратился в мышцы, чудовищные мускулы атлета, вздутые от переполнявшей их силы.

Жаба плюнула языком – вязаной шалью с грузиками на концах. Развернувшись в воздухе, шаль накрыла террориста, сбила с ног, спеленала тугим коконом. Двигательные центры гостя оказались в распоряжении комиссарши: сперва нейронные цепи спинного мозга, обеспечивающие спинальные рефлексы, а там и высшие, регулирующие мышечный тонус и координацию движений. Превратив врага в груду бесполезной плоти, в медузу, высыхающую на солнцепеке, Линда подмигнула Гюнтеру выпученным глазом, хихикнула – и в головокружительном прыжке развернулась к следующему противнику.

Пальцы женщины сновали быстрее вязальных спиц. В них уже формировалась новая шаль. Жаба ничем не напоминала паучиху, но Гюнтер видел сходство. Его учили видеть такие вещи. Его очень хорошо учили. Ментальное убийство, даже если ты лишил жизни одного-единственного человека, катастрофически истощает самого телепата. Когда ты связан с мозгом, который умерщвляешь, рикошет лупит без пощады. Убей Линда своего террориста, убей Гюнтер своего – оба слегли бы пластом, позволив остальным налетчикам стрелять без помех.

Нет, дудки. Дудочки!

Обездвиживать, давить, шокировать, превращать в покорные мишени, а убийство мы оставим тем, кто это делает без последствий для себя, – солдатам.

Гюнтер подумал, что несправедлив к солдатам, и уничтожил эту мысль в зародыше. Нашел время для этических копаний! Только что на его глазах шаровая молния – выстрел из лучевика? – сожгла террориста, пораженного депрессией. Вторая молния сожгла жертву комиссара Рюйсдал. Третья молния…

Третьей молнии не было. Просто на полу вздулся глянцевый волдырь, вздулся и лопнул.

VI

Ошибка, думает Горакша-натх.

Его накрывает осознание беды. Так путника, бредущего на холодном ветру, накрывает мокрый до нитки плащ. Мозг коченеет от депрессии, йогин едва не теряет контакт с энергосистемой бункера. Душа обрывается, словно лифт, чьи тросы лопнули, – в ад, обитель демонов, царство Антаки Губителя с веревочной петлей в руке.