А печаль холод греет - Дайана Рофф

А как там дети? Как эти пятилетние двуногие существа, что разбирались в информации и в компьютерах не хуже, чем современные подростки и молодые люди? Как там эти дети, на которых лилось слишком много грязи, чтобы в один миг испоганить их невинные души? Эволюция не успевала за нами – мозг взрослого человека не был предназначен для такого большого потока информации, а мозг ребёнка – и подавно. Но плевали люди на это: они пичкали своих детей технологиями, снимали их как кино, делали множество фотографий, пока память не заканчивалась, дарили новые телефоны – и не важно, что дети совсем недавно научились читать. А что читать в этом телефоне, что? Лишь гадости, ложные сенсации и критику – всё погрязло в трупной вони плоти человека, всё.

И не существовало больше выхода из этого. Больше нет.

– А что случилось? – искренне поинтересовался Мэйт.

Никогда не сомневаясь в его верности и помощи, я рассказала ему о том, как чуть ли не утонула на льду по причине того, что кто-то со мной разговаривал прямо в голове, и о том, как меня спасла Филис, однако рассказывать о нашем поцелуе я не стала. Вина из-за Джозефа, новые головные боли, обсуждение больной темы – я этого не хотела делать, как бы ни доверяла Мэйту, потому что собиралась во всём разобраться сама. Это были сугубо мои проблемы, моя личная жизнь, где я должна была сама всё решить без какой-либо помощи. Поддержка – да, это хорошо, но сейчас мне её не хотелось.

И поэтому я решила поехать сразу к Джозефу, чтобы на месте тут же во всём разобраться. А заодно и в своих чувствах к нему. И к Филис тоже…

– Сколько у тебя всего произошло! А я так за тебя переживал! – встревожился Мэйт на другом конце провода. – Но сейчас у тебя всё хорошо? Где ты теперь живёшь, если… если твоя квартира сгорела?

– В большом доме Элроя, – стараясь подавить боль и воспоминания, ответила я. – С ним уже живут Ричи и Ченс и многие другие. Не знаю, почему он всем разрешает жить у себя, но дом у него невероятно гигантский.

– Помнишь, ты говорила, что он занимается всякой криминальной деятельностью? А ещё про взрывы? Может, это он как раз во всём виноват и собирает всех людей в своём доме как раз для этого?

Тревожные нотки в голосе друга не дали мне так просто отмахнуться от его предположения. Он как будто пытался что-то до меня донести, дать подсказку для того, чтобы я сама до чего-то догадалась. Но до чего? Что этими вопросами хотел сказать мне Мэйт? Что его беспокоило? Я и сама ощутила волнение: словно после того, как я сегодня впервые не всё рассказала своему другу, он решил тоже мне не полностью раскрываться передо мной, не совсем быть честным. Или мне это всего лишь казалось после того, как я вечно ощущала подвох со стороны Элроя?

– Возможно, – я устало потёрла переносицу, подумав, что нервы в последнее время совсем не к чёрту. – А ты сам как там? Что у вас происходит в Сан-Диего?

– О, со мной всё хорошо! – весело заверил меня парень, пытаясь разбавить моё утреннее мрачное настроение своим позитивом. – Мама с папой наконец-то помирились, а в школе у меня даже оценки стали лучше, хотя умнее от этого я не сильно стал, – он рассмеялся и вдруг резко смолк. – Но вот пожары и взрывы…

– У вас тоже они происходят? – удивилась я о новости про взрывы, так как думала, что это происходило только в Колдстрейне и ближайших ему городах.

– Да, как и во всём мире, к сожалению, – вздохнул Мэйт. – «Пламенные» стали слишком опасны, они используют огонь как оружие и поэтому стали вне закона, то есть их надо убивать, если они угрожали и тем более сжигали кого-то. И раньше болезни были опасные, но сейчас эту болезнь люди стали использовать в своё благо, во зло, хотя всё равно рано или поздно это их убьёт: сама болезнь или полиция. Кто-то видит в этом плюсы, потому что и образом можно хоть как-то прекратить распространение неведомой нам болезни и понизить и без того слишком высокую криминальность, но другие лишь возмущаются этому, типа раньше заболевших старались не убивать, а тут…

– Стёрлись всякие понятия о гуманности и вообще о морали, – согласилась я, смотря на унылые снежные пейзажи за окном машины и не ощущая никакой радости от приближающегося Рождества. – Люди не знают, что делать, не знают, как продлить себе жизнь, отчего разрушают её ещё больше из-за «сыворотки равнодушия», но в то же время отчаянно борются за свои судьбы: с полицией, с другими заражёнными, с самими собой. Люди озверели, обозлились, отчаялись и потеряли слишком многое: родных, друзей, себя… А это только губит всех нас, губит и губит…

– И учёные ничего не говорят по этому поводу, – тихо добавил Мэйт, внезапно сделавшись не таким весёлым, каким всегда старался быть. – Вот только смогли изобрести «сыворотку равнодушия», но ни до чего реально спасающего так и не дошли.

– Пока люди умирают пачками…

Я резко затихла, заметив среди мимо проплывающих домов очередные горящие квартиры. Слёзы, сажа, ожоги, крики – разбитые люди, разбитые жизни, разбитые сердца. Всё погибало от огня, всё сжирал этот вечно голодный монстр, всё. И не нужны были сейчас ему ни порох, ни искра – лишь люди: их необузданное желание быть замеченными, осквернённые души, недальновидные сознания, подлые мысли и ложные чувства. Пламя всемогущества, беззакония, ярости и способности вытворять всё, что угодно, превратилось в настоящее пламя, что сейчас сжигало новые дома, новых людей, новые города. Вспышка за вспышкой – и весь мир тлел, как муха, над которой издевался гадкий мальчик, оторвавший ей крылья и положившей её прямо под лучи солнца, проникающие сквозь стекло лупы.

Гори, гори, гори, мелкая ты тварь. И забери с собой всю заразу – этих людишек.

– Будешь проводить эфиры? – вернул меня в реальность уже взбодрившийся голос Мэйта.

– Не знаю, – немного задумавшись, ответила я. – Пока нет, наверное. Слишком много забот и проблем, да и у других тоже. В последнее время актив в Instagram резко спал.

– Наверное, многие тоже заразились…

– Надеюсь, что это не так, – искренне пожелала я.

– Я тоже, – оптимистично согласился друг. – А как там у тебя с ощущениями реальности?

Нервно поёрзав на мягком сиденье, я покосилась на среднего лет водителя, который по приказу Элроя должен был довести меня до дома Джозефа и обратно. Но мужчина увлечённо слушал музыку, качая в такт головой, и совершенно не обращал на меня внимания. По крайней мере, очень хотелось верить, что он и вправду не обращал ни на что внимания, кроме заснеженной дороги и своей музыки. Из-за хаоса, творящегося в мире, многие перестали работать, в том числе и дворники, поэтому ездить и тем более ходить по улицам стало ещё труднее, чем раньше, из-за большого количества снега, которым щедро одаривал всех нас Колдстрейн.

– Я…

– Прости, я лишнее спросил, у тебя и так куча проблем, – спохватился с извинениями Мэйт, и я буквально ощущала его стеснение за многие километры.

– Ничего. Просто… мне кажется… кажется, что стало даже хуже, – оказалось тяжело признавать, но я держалась твёрдо. – Вместо того, чтобы хоть как-то ощущать реальность, я ещё больше её не чувствую. Иногда даже кажется, что моим телом управляет кто-то другой, воспоминания приходят каким-то урывками: вчера вообще всё оказалось каким-то странным – то я там была, то уже в другом месте, то вообще очнулась на кровати… Я теряюсь. И с каждым днём всё сильнее. Никак не могу ощутить себя. А ещё эти безумные мысли, страхи, сны… Никак не могу прийти в себя. Теряюсь самой себе. В оболочке, в проблемах, в мыслях, в душе… Везде.