А печаль холод греет - Дайана Рофф

Ведь я умирала.

– Смотри.

Адлер указал пальцем с покрашенным чёрным ногтём куда-то вниз, а я только сейчас заметила, что вокруг всё изменилось: длинные, точно шрамы земли, хребты гор молочными линиями тянулись на многие километры, синее небо почти сливалось с тёмными водами неизвестного мне залива, белый туман скатертью укрыл участки земли, как снег покрыл верхушки многочисленных гор. А всё это – с такой большой высоты, что невольно переставал дышать от этой красоты, а потом – полной грудью вдыхал холодный вечерний воздух. Так свежо и свободно – на несколько секунд я и забыла о том, что всё это нереально. К сожалению.

– Мне нравится.

– У тебя губы не сводят от улыбки? – хихикнул Адлер и рассмеялся на мой недовольный взгляд. – Ты так редко улыбаешься!

«Я люблю твою улыбку, только, прошу, улыбайся почаще…» – всплывшие в памяти слова Филис задели за живое. Жаль, что она сейчас не видела моей улыбки. Жаль, что она не видела, как я порой улыбалась вечным шуткам Ченса. Жаль, что она не видела всех тех улыбок, которых добивался от меня Джозеф одним только своим присутствием. Жаль, что я так мало дарила ей улыбок – она их заслужила. Филис заслужила того человека, который будет понимать её, оберегать, защищать и помогать. И самое главное – любить.

Но я любить не умела.

Н-е-у-м-е-л-а.

– Не думай, будто все вокруг придают твоим недостаткам такое же значение, как и ты. На самом деле, каждый озабочен самим собой и по большей части думает лишь о себе, – внезапно по-философски заметил Адлер, наблюдая за моим лицом.

«Но не Джозеф и Филис», – подумала я, но говорить ничего не стала, лишь отвернулась. Молчание – единственный помощник с той ложью, которой Адлер мог закопать в мою собственную могилу.

И ничего меня тогда уже не спасёт, ничего.

Соблюдение тайны – искусство, требующее многократной и виртуозной лжи, и больших артистических способностей, и умения наслаждаться этой комедией от всей души.

Агата Кристи

– Тихо, тихо, не разбуди её.

Как можно тише смеясь, кто-то налил мне в раскрытую ладонь что-то пушистое и мягкое – скорее всего, взбитые сливки. Не выдавая того, что я уже проснулась, я стала ждать, и уже через несколько секунд кто-то маленьким пером пощекотал мой нос. Мгновение – и я замахнулась рукой, со всего размаху впечатав взбитые сливки в лицо Ченса. От удивления он широко раскрыл рот и застыл на месте с белым лицом, а Ричелл, выхватив из его рук кондитерский мешок и налив в свою ладонь сливки, добавила ещё «белости» на лице друга. Тот даже не стал возражать, потому что обомлел от удивления ещё сильнее: я с Ричелл громко смеялись над ним. Я и Ричи! Два человека, от которых добавиться одной улыбки уже тяжело, не то что ещё смеха. А тут! Такое дело!

Мне и вправду стало смешно. Дорожки от слёз ещё не высохли, соль ещё не испарилась, а так отчаянно хотелось смеяться, так жажда радости затмевала разум – некое помешательство после всего, что произошло и что приснилось. Горечь слишком быстро сменялась весельем, а веселье – горечью, словно на холст добавили чёрных красок, сверху – белых, потом – снова чёрных. И так раз за разом, пока бумага не отяжелеет от воды и акварели, пока ей не станет трудно держать на себе весь груз жизни. Испорчен, промок, загрязнён, перемешан – не очистишь человека, как не очистишь этот холст.

И выход – лишь смерть.

Вот и сейчас на меня словно плеснули белой краски, чтобы прикрыть всю плесень чёрной и сделать меня чуть счастливее. И так оно и было, но жаль, что это ненадолго. Слой за слоем – и когда-нибудь придёт моя кончина, когда-нибудь от меня останется лишь пепел, пока болезнь сжирала заживо, спичку поглощал огонь. А что с такими делать? Лишь выкинуть – пусть догорают в мусоре среди остальных.

Таких же заражённых, как и я.

– Мы рады, что ты жива, Делора.

Уже вытерев с лица об футболку все взбитые сливки, Ченс похлопал меня по плечу, желая ещё больше подбодрить. Но мой взгляд зацепился за его ожоги на руке – такие же были у мамы.

– Ты тоже заражён? – удивилась я, понимая, что в глубине души надеялась на то, что мой друг будет жить дольше, чем я.

– Ага, смотри!

Ченс встал с кровати, на которой я лежала, и потряс рукой, словно она у него затекла. Секунда – и пламя озарило неосвещённую комнату, почти достигнув короткого рукава красной футболки, сочетавшейся по цвету с шапкой парня. Тот широко заулыбался при виде огня, как маленький ребёнок, играющий со спичкой, в его светло-зелёных глазах отражались дьявольские огоньки, точно он собирался поджечь весь дом. Ловко достав из кармана шорт пачку сигарет, Ченс вынул одну и закурил, взяв огонь со своей же руки. От этого зрелища мне стало не по себе – так странно было наблюдать человека, способного управлять пламенем, и понимать, что всё это не являлось частью какого-то фантастического фильма, что это – реальность. Опасная, горячая, обжигающая. Но такая, какая была. И я – часть её.

Может, и не стоило вовсе просыпаться?..

Я быстро отдёрнула себя. Нет, что за ерунда. Конечно, стоило просыпаться. Я не трусиха, чтобы прятаться в Закулисье или в своём воображении, не разбита, не сломана, не подавлена. Я сильная, храбрая и упрямая. А снаружи меня ждали Джозеф, Филис, Хэмфри и многие другие.

А ещё болезнь, смерть матери и собственная страшная участь. Может, и не стоит тут оставаться?

– В смысле тоже? – Ричелл скрестила руки на груди, наблюдая за мной миндальными глазами, через один из которых теперь шёл уродливый шрам, почти как у меня.

Я невольно закусила губу, не желая так прямо отвечать своим товарищам о том, с чем я сама только недавно смирилась. Не хотелось думать об этом, не хотелось ничего вспоминать, винить себя или проклинать мир – всё бесполезно, от правды не убежишь. Нервно теребя кольцо в носу, я оглядела уютную комнату, в которой проснулась: тёмно-бежевые обои, кремового цвета занавески, доходящие только до длинных горячих батарей, с которыми не была страшна метель, стоящая за окном, – тепло и спокойствие дарили ощущение домашнего уюта и безопасности. А большой чёрный медведь, сидящий на невысоком шкафу, и гирлянда, украшающая книжные полки, лишь усиливали это чувство. Всё казалось волшебным, предрождественским и даже привычным, хотя я понятия не имела, где находилась.

– Моя мама… – голос дрогнул, но я быстро взяла себя в руки. – Она тоже была заражена.

– А ты сама?

Ричелл казалась мне непривычно спокойной, но не равнодушной, словно только-только отходила от действия «сыворотки». Я с тоскливым лицом посмотрела на зиму, не желая терять внутреннее и внешнее тепло. И как бы мне ни было жарко, я поплотнее закуталась в одеяло, краем которого задела висящий на конце ножки кровати новогоднюю красную шапку.

– Рано или поздно близкие и друзья покидают нас, и, порой, воспоминания, которые остаются о них, причиняют сильную боль, – Ченс вдруг проникся ко мне сочувствием, задумчиво куря сигарету. – Очень тяжело справиться с этим чувством, когда твоя прошлая жизнь буквально крутилась вокруг них, и всё вокруг напоминает об этом. Бывает, что на этот пустой стул садится новый человек и заглушает боль, привнося в жизнь много положительных моментов. Но есть люди, которых не может заменить никто. И эта рана продолжает кровоточить, всю жизнь храня память об ушедшем. И поэтому я тебя понимаю, Делора. Я потерял бабулю, деда, маму и отца. А скоро не станет и меня…