Илиада - Гомер

Из дому; дров для костров натаскайте побольше из леса,

Чтобы до рано рожденной зари всю ночь непрерывно

Много горело костров, чтобы зарево к небу всходило,

Чтоб длиннокудрые мужи ахейцы в течение ночи

Не попытались бежать по хребту широчайшему моря,

Чтоб ни один не взошел на корабль безопасно и мирно,

Чтобы и дома потом он удар переваривал мощный,

Крепким копьем нанесенный или острой стрелою в то время,

Как на корабль свой он прыгал. Пускай и другие страшатся

На конеборных троянцев итти с многослезной войною!

Вестники, Зевса любимцы, пусть в город идут и объявят,

Чтобы ребята-подростки и старцы с седыми висками

Стражу вкруг Трои несли на богопостроенных стенах.

Слабые женщины ж каждая пусть у себя, в своем доме,

Яркий огонь разведет. Чтоб охрана все время следила,

Как бы, в отсутствие войска, отряд в Илион не ворвался.

Так пусть и будет, троянцы отважные, как говорю я!

Слово, которое нужно сегодня, уж сказано мною,

Слово другое скажу конеборным троянцам с зарею.

Твердо я сердцем надеюсь на Зевса и прочих бессмертных, —

Выгоню вон я отсюда собак этих, к нам набежавших,

Посланных в черных судах лихою судьбой на погибель.

Но и самих не оставим себя без охраны средь ночи!

Завтра же рано с зарей, в боевые облекшись доспехи,

Мы пред судами ахейцев возбудим свирепую сечу.

Там я узнаю, меня ли Тидид, Диомед многомощный,

Боем к стенам от судов отразит, или я, Диомеда

Медью убив, в Илион возвращуся с кровавой добычей.

Завтра пред нами покажет он мужество, если посмеет

Встретиться с пикой моей. Но надеюсь, что завтра из первых

Будет, пронзенный, лежать он средь груды друзей перебитых,

Только что солнце взойдет. О, если б настолько же верно

Стал я бессмертен и стал бы бесстаростен в вечные веки,

Был бы в почете не меньше, чем Феб-Аполлон и Афина, —

Сколько то верно, что день этот гибель несет аргивянам!»

Так говорил он. В ответ раздалися всеобщие клики.

Стали троянцы коней отпрягать, под ярмом запотевших;

Каждый своих к колеснице своей привязал поводами;

Быстро из города жирных овец и быков подогнали,

Хлеба доставили в стан и вина, веселящего сердце,

Из дому; множество дров для костров натаскали из леса

И безукорные вечным богам принесли гекатомбы.

Запах горящего жира с земли возносился до неба

Сладкий; блаженные боги, однако, его не вкусили,

Пренебрегли: ненавистна была им священная Троя,

И повелитель Приам, и народ копьеносца Приама.

Гордо мечтая, троянцы на месте сраженья сидели

Целую ночь. И огни их несчетные в поле пылали.

Словно как на небе звезды вкруг ясного месяца ярко

Светятся, видные четко в то время, как воздух безветрен;

Видным становится вдруг и кругом все, — высокие мысы,

Скалы, долины; воздушный простор наверху необъятен.

На небе видны все звезды. И сердцем пастух веселится.

Столько в пространстве меж Ксанфом рекой и судами ахейцев

Виделось ярких троянских огней впереди Илиона.

Тысяча в поле пылала костров, и пред каждым сидело

По пятьдесят человек, освещаемых заревом ярким.

Белый ячмень поедая и полбу, стояли их кони,

Прекраснотронной зари близ своих колесниц ожидая.

Так троянцы стражу держали. Ахейцы ж объяты

Были великой тревогой, подругою жуткого бегства.

Невыносимой печалью терзались храбрейшие мужи.

Так же, как ветры волнуют богатое рыбами море, —

Ветры Борей и Зефир, что из Фракии дуют далекой;

Сразу они налетают; и черные волны горами

Вверх поднимаются, тину морскую швыряя на берег, —

Так же и дух разрывался в груди меднолатных ахейцев.

С сердцем, терзаемым скорбью великой, ходил Агамемнон

И отдавал приказанья глашатаям звонкоголосым

Каждого мужа позвать на собранье, — всех поименно, —

Но не кричать. И трудился меж вестников сам он из первых.

Все на собраньи сидели унылые. Встал Агамемнон.

Слезы из глаз проливал он, как ключ черноводный, который

Льет с доступной лишь козам скалы свои темные воды.

Тяжко вздыхая, такие слова он сказал аргивянам:

«О, дорогие друзья! О, вожди и советники войска!

Зевс великий меня в тягчайшие бедствия ввергнул.

Прежде, жестокий, он мне обещал и кивнул в подтвержденье,

Что возвращусь я, разрушив высокотвердынную Трою.

Нынче ж на злой он решился обман и велит мне обратно

В Аргос бесславно бежать, погубивши так много народу!

Этого вдруг захотелось теперь многомощному Зевсу.

Много могучих твердынь городских уж разрушил Кронион,

Много разрушит еще: без конца велика его сила.

Ну, так давайте же, выполним то, что сейчас вам скажу я:

В милую землю родную бежим с кораблями немедля!

Широкоуличной Трои нам взять все равно не удастся».

Так говорил он. Молчанье глубокое все сохраняли.

Долго сидели безмолвно печальные духом ахейцы.

Громкоголосый тогда поднялся Диомед и воскликнул:

«Против речей безрассудных твоих, Агамемнон, я первый

Буду сражаться; в собраньях так принято, царь, — не гневися!

Храбрость мою порицал ты недавно пред ратью данайцев,

Трусом меня называл, невоинственным. Правда ли это,

Знают прекрасно ахейцы, — и юноша каждый, и старец.

Сын хитроумного Крона тебе же одно даровал лишь:

Дал тебе скипетр власти в почет перед всеми другими,

Твердости ж не дал; а в этом и есть величайшая сила.

О малодушный! Ужели ты веришь, что мы, аргивяне,

Так малосильны и так невоинственны, как говоришь ты?

Если же дух твой тебя самого побуждает вернуться, —

Что ж, уезжай! Пред тобою дорога открыта, у моря

Много стоит кораблей, из Микены приплывших с тобою!

Все же другие ахейцы останутся здесь перед Троей.

Мы не уедем, ее не разрушив! А если другие

Тоже в своих кораблях побегут в дорогую отчизну, —

Я и Сфенел остаемся и будем сражаться, доколе