Вечный хранитель - Виталий Гладкий

— Скажу тебе честно, барин — да, есть. Сам видел. Вот те крест! — старик перекрестился.

Онфим называл Фанфана барином из-за его чистой и добротной одежды иностранного покроя. Особенно Онфима смущали латунные пуговицы на сюртуке мальчика, который напоминал ему воинский мундир. А ко всему военному отставной служака относился с пиететом.

— Неужто и впрямь князь превратился в призрака? — невольно содрогнувшись, спросил Фанфан.

— Насчет убиенного князя Сергея Григорьевича — царствие ему небесное! — все враки. Душа его несчастная упокоилась в бозе. Энто точно. А я скажу… но токи молчок! никому!.. што видел не мужчину, а девицу. Как-то ночью вышел в сад… ну там нужду справить, свежим воздухом подышать… а как раз было полнолуние. Луна вот такая… — Онфим широко раскинул руки. — Как медный солдатский котел, начищенный до блеска. Присел я на скамью, трубку закурил, сижу, мечтаю… так, глупости разные… И тут у меня вдруг мороз по коже! Русалка! А может, што другое, но точно не от мира сего. Вся в белом, прозрачная и светится. Я так и обмер. Ни рукой двинуть не могу, ни слова молвить. А она проплыла по соседней дорожке, едва касаясь ногами земли, и возле грота растаяла. Две ночи потом не спал, дверь сторожки на все засовы закрыл, свечу перед иконой поставил. Обошлось… — Онфим перекрестился. — Бог спас.

— Давно это было? — спросил Фанфан.

— Весной, в конце мая.

— И больше это привидение вы не видели?

— Упаси Бог! — Онфим в который раз перекрестился, хотя особой набожности Фанфан за ним не замечал. — Я ить портки тады едва не намочил.

— Наверное, его здесь больше нет, — чтобы успокоить разыгравшееся воображение, не очень уверенно сказал Фанфан. — Что ему тут делать? Почти все комнаты теперь стали жилыми, а привидения, как мне сказывали, озоруют в пустых домах.

— Здесь оно, точно тебе говорю, барин! — с горячностью ответил Онфим. — Как луна полная выползет на небо, так и жди гостью. Я энто нутром чую. В такие ночи я наглухо закрываю ставни, и пусть воры или разбойники хоть все из дома вынесут, но во двор я не выйду.

— Смерти боитесь? — Фанфан доброжелательно улыбнулся.

— Нет, смерти не страшно. Я старый солдат, мы с ней под ручку скока лет вместе хаживали. И ничего, Бог миловал. А боюсь, што она душу мою бессмертную заберет, и тады мне к моим боевым друзьям-товарищам до самого Страшного суда не добраться. Свидеться с ними хоцца, и чем старше становлюсь, тем сильнее энто желание.

— Тогда понятно…

Фанфан возвратился в свою келью, когда начало темнеть. Онфиму очень хотелось оставить «барина» до утра, — белые ночи уже ушли и наступило полнолуние — но мальчик был не в силах терпеть луковичный дух, который выдыхал Онфим, точно как сказочный дракон горючую смесь. А его просьбу открыть окно, чтобы проветрить, сторож проигнорировал, притворившись, что не расслышал.

Похоже, привидение и впрямь напугало старого солдата до потери портков. «Впрочем, не исключено, — думал Фанфан, — что оно почудилось ему под впечатлением выпитого штофа[70]казенной водки. Она помогала ему коротать время и смягчала тоску по казненному князю Сергею, с которым Онфим в свое время проехал пол-Европы».

Мебель в комнате Фанфана не поражала изысками: прочная железная кровать, возле нее тумбочка с подсвечником, простой деревянный стол под окном (правда, с точеными ножками), два стула и вешалка у двери. На столе — кувшин с водой, в углу комнаты — медный таз; это все для утреннего омовения.

Наверное, прежде здесь жила горничная, потому что постель была розовая, в рюшечках, а на окнах висели плотные занавески с кружевами понизу. Стены были обтянуты голубыми полосатыми шпалерами, а на деревянном полу лежал изрядно вытертый войлочный коврик. Справа от двери находилась довольно примитивная печка, обитая медным листом.

Фанфану, по сравнению с его норой в «Австерии», комната показалась королевской опочивальней. Два окна давали так много света, что мальчик ясным днем все время щурился. А ночью, когда Фанфан зажигал восковую свечу и стены комнаты терялись в темноте, ему представлялось, что он парит высоко над землей, как ангел ночи, и вокруг нет никого и ничего, только он на кровати, как на ковре-самолете, тумбочка со свечой и безбрежные небеса.

Фанфан потушил свечу, сел к столу и задумался, глядя в окно. Воздух над Петербургом очистился до полной прозрачности — приближалась осень, и полная луна катилась по небу, как свежеиспеченный пшеничный колобок по скатерти, не встречая на пути ни одной кочки в виде тучек. Свет луны сделал сад за окном совершенно сказочным и каким-то нереальным. Он посеребрил каждый листик, каждую травинку, и казалось, что на землю неожиданно упал иней, хотя на самом деле было достаточно тепло.

Мальчик думал о мсье Винтере. Фанфан ждал, что он появится в Петербурге, но даже не мог предположить, что это появление будет столь эффектным. Винтер словно вырос из-под земли. Наверное, подумал тогда восхищенный и напуганный Фанфан, его хозяин и впрямь знается с самим дьяволом.

Сначала Фанфан решил, что они познакомились случайно. Просто на постоялый двор дядюшки Мало заглянул очередной иностранец (который, кстати, выдавал себя за бретонца; он даже разговаривал с сильным бретонским акцентом, что, конечно же, было лицедейством), и ему понадобилось послать кого-нибудь из слуг старого пирата купить какую-то мелочь в ближайшей лавке. Естественно, выбор пал на Фанфана, большого любителя глазеть на путешественников и толкаться у них под ногами.

Впрочем, это невинная страсть глупого мальчишки, как думал дядюшка Мало, на самом деле была тонко рассчитанным ходом в игре, которую давно вел папаша Гильотен. Пользуясь знанием нескольких иностранных языков, Фанфан подслушивал пьяную болтовню клиентов дядюшки Мало, которым и в голову не могло прийти, что слоняющийся неподалеку грум-оборванец запоминает нужные ему сведения из их разговора, как монах слова молитвы.

А затем на сцене появлялись разбойники Курта. Или за дело брался сам Трипо, если оно было чересчур деликатным, требовало тонкого подхода и чтобы о нем мало кто знал.

Винтер не показался Фанфану ценным объектом (в его кошельке бренчала в основном медь и немного мелкого серебра и своим видом он напоминал тощее вымя выдоенной козы), поэтому мальчик невольно расслабился. И когда Винтер неожиданно обратился по-немецки, Фанфан дал маху — он ответил ему целым предложением на саксонском диалекте.

Интересно, но Винтер совсем не удивился, лишь высоко поднял брови и демонстративно улыбнулся, но ничего не сказал. А бедный подросток умчался на конюшню, забился в самый темный угол и начал хлестать себя ладонями по щекам, пока из глаз не полились слезы; он сильно боялся, что иностранец доложит дядюшке Мало о неожиданных способностях «глупого» грума. Однако Винтер, казалось, утратил к нему интерес и спустя сутки съехал в гостиницу.