Не хочу быть полководцем - Валерий Елманов

Вывод: «Сиди, Константин Юрьич, и не рыпайся. Тепло, светло, и мухи не кусают, потому что не появились еще». Даже удивительно. Одно плохо – наедине повидаться с Машей у меня так и не получалось. Плакала моя Красная горка и все остальные возможности. Даже в церкви не удавалось словцом переброситься. Да что там словцом, когда я не мог вволю на нее полюбоваться.

Оказывается, у них там в церкви на втором этаже что-то вроде галерейки, то есть княжеская семья молилась отдельно от всех прочих, чтоб никто не мешал. Нет, меня, как уважаемого человека, тоже пригласили наверх. Пусть иноземец, но все равно князь, к тому же спаситель – не ставить же вместе с дворней. А толку? Я с левого краю, рядышком Андрей Тимофеевич, по правую руку от него супруга Анастасия Владимировна, а уж потом Маша. Развели голубков в разные стороны. И недалече, но все одно не поворкуешь. Пытался, правда, но всякий раз ловил ее отчаянный взгляд: «Молчи!» Ну куда деваться, просьба любимой все равно что приказ, а то и выше. Помалкивал.

А едва стали подсыхать дороги и я, видя, что проку не будет, засобирался в обратный путь, выяснилась причина любезности князя. Оказывается, Токмаков в который раз прислал очередное повеление собрать со всех деревень ратников, ибо в войске, что осаждало Ревель – кстати, безуспешно, – приключился большой убыток, а потому государь потребовал немедля пополнить потрепанную армию.

Долгорукий распоряжение государя выполнил, людишек отправил, и ровно столько, сколько с него требовалось, но сам остался практически ни с чем, а меж тем ему предстояло путешествие в Москву. И как тут обеспечить безопасность в пути? Вот Андрей Тимофеевич и оттягивал мой отъезд, твердо вознамерившись увеличить свою убогую армию аж на пятую часть, причем самую боеспособную.

У него-то народец не ахти – кто увечный, кто калечный, у одного глаза не хватает, второй недослышит, а у третьего левая рука вообще никакая – отсохла после ранения под Казанью. Зато мы с Тимохой и слышим хорошо, и видим на оба глаза, и все остальное при нас, но главное – молодость, задор. Опять же успели показать себя на деле – это он вспомнил нашу перепалку с городскими стражниками у псковских ворот. И решимость проявили, и отвагу. Разве что до проверки боевого мастерства не дошло, но оно и к лучшему.

То есть ларчик просто открывался. Никакого тебе радушия и любезности в связи с признанием моих несомненных заслуг. Вместо этого голый расчет и циничное лицемерие.

Нет, с одной стороны, мне эта поездка в качестве сопровождающего только на руку. Авось в дороге повезет больше, но все равно было немного обидно. И за каким лешим я, спрашивается, стригся? Я ж надеялся добиться этим еще большего одобрения со стороны Долгорукого. Вот, мол, как ты, князь, так и я. Теперь мы и в этом с тобой одинаковы. И вообще, я свой в доску, и лучше зятя тебе не отыскать, даже не мечтай. Ведь чуть не наголо обкорнали, ироды. Прощай мое длинноволосое отличие от прочего служилого народа.

Мне запоздало вспомнился Воротынский – поди, рвет и мечет, бедолага, – но затем я отмахнулся. Там работы от силы месяца на три, не больше, и уложиться в сроки – делать нечего. Во всяком случае, день-другой или пускай даже неделя все равно ничего не дадут, и… мой отъезд вновь был отложен.

Расчеты на ослабленный в дороге контроль за княжной оказались тщетными. В возке, в котором ехала Маша, помимо чернявой неотлучно сидели две няньки-мамки. Дрыхли они двадцать три часа в сутки, но вполглаза – едва возок останавливался, как они тут же выказывали неусыпную бдительность и готовность сопровождать княжну, если ей понадобилось, сколько угодно раз. Я тихо стервенел, с лютой тоской глядя на такую преданность, но поделать ничего не мог. Успокаивало лишь одно. Не бывать ей женой царя.

«Простите, как ваше имя-отчество?» – в десятый раз спросил у царицы управдом Бунша. «Марфа Васильевна я», – терпеливо ответила та.

Все правильно. Все сходится. Точнее, как раз наоборот – ничего не сходится. Ни имя – Марфа, ни отчество – Васильевна, да и фамилия ее не Собакина. И родом она из Пскова, а не из Новгорода. По всем статьям не сходится, как ни крути.

Но это лишь поначалу я был спокоен, а потом неожиданно задумался: «А почему, собственно, не бывать? Да, в той истории, что была, царь действительно выбрал Собакину, но сейчас в ней появился я, и кое-что вольно или невольно стало в ней меняться. Может, Иоанн Грозный не остановил свой выбор на Марии Долгорукой лишь по той причине, что ее не было среди кандидаток в невесты? Ну, скажем, убили ее тогда, два года назад, весной тысяча пятьсот шестьдесят девятого года, лихие тати, а я вмешался, и она уцелела. Или сейчас ей на роду надлежало погибнуть в охваченном чумой Пскове, но тут появился я и… Тогда получается, что все возможно. Ой-ой-ой! А что же делать-то?»

Думал я целых два дня и пришел к парадоксальному выводу, что лучше всего мне поможет… правда. Точнее знание истории. Разумеется, пророка, имеющего дар ведать будущее, я изображать не стану – лишнее. К тому же всегда можно сослаться на более простые причины.

На вечерней трапезе я осторожно затеял разговор о женитьбе царя. Мол, доподлинно мне известно, что государь уже выбрал невесту, а сейчас собирает всех красавиц только для того, чтобы взять их на блуд да всласть натешиться.

Андрей Тимофеевич аж дернулся от неожиданности, но быстро оправился и принялся выпытывать, от кого я это узнал, потому что иначе он мне верить отказывается.

Разумеется, я с негодованием отверг его вопрос, заявив, что, как благородный человек и истинный синьор, а также гранд, рыцарь, эсквайр и дворянин, не могу назвать имя человека, который мне доверился в конфиденциальной беседе, а про себя в очередной раз похвалил Валерку за подбор самой удобной для меня версии насчет иностранного происхождения. Можно не подбирать слова-синонимы, да и не факт, что это хорошо получится, – скорее уж напротив, а бухать напрямую. Вот сказал я «конфиденциальная», и пусть теперь гадает, что за беседа.

Андрей Тимофеевич гадать не стал, а вместо того скрипуче спросил об ином:

– А как звать-величать суженую-ряженую, кою государь, по твоим словам, выбрал?

Тут можно было лепить напрямую, что я и сделал:

– Марфа Васильевна она. Из Собакиных. И доподлинно известно, что когда он побывал последний раз в Новгороде, то, именно увидев Марфу, смягчился сердцем и не стал казнить прочих изменщиков.

Такого исчерпывающего ответа Андрей Тимофеевич явно не ожидал, потому что принялся озадаченно шлепать губами, не произнося ни слова. Выходило довольно забавно. Мне спешить было некуда, и я помалкивал, ожидая, пока он переварит мое сообщение.

– Так она не из родовитых, – наконец выдал он плод своих мучительных раздумий еще более скрипучим голосом – верный признак того, что он не просто злится, но очень сильно злится.

– Так что с того, – равнодушно пожал я плечами. – Вон… – И осекся.

Привести в пример таких же неродовитых, как Анна Колтовская, Анна Васильчикова или прекрасная вдова Василиса Мелентьева, я не мог. Не пришло еще их время. И что делать? Пришла очередь ждать Долгорукову.