Твердыня тысячи копий - Энтони Ричес

Лициний стоял недалеко от места событий и с непроницаемым лицом наблюдал за происходящим. Впрочем, когда солдат будто вполз в землю и оказался прикрыт последними кусками дерна, глаза командира прищурились. Наведя заключительные штрихи, аккуратно расправив стебли травы, брат Гая повернулся к Лицинию и отдал честь, после чего знаком пригласил трибуна сделать контрольную проверку, как и договаривались. Лициний кивнул, отошел в сторону шагов на пятьдесят, развернулся и двинулся на поиски. Понимая, что на таком расстоянии он вряд ли обнаружит признаки схрона, трибун все же очень внимательно ощупывал взглядом землю, и чем ближе подходил к предполагаемому месту нахождения Гая, тем больше его впечатляло демонстрируемое искусство маскировки. Не прошло и минуты, как он оказался на своем прежнем месте, после чего еще побродил немного, недоуменно озираясь по сторонам.

– Ладно, сдаюсь. Где он?

Брат Гая издал пронзительный свист, чтобы его совершенно точно можно было услышать даже закопанному человеку, и, к изумлению командира, земля разверзлась чуть ли не у самых его ног, заставив отскочить назад при внезапном появлении солдата с улыбкой от уха до уха.

– Волосатые ляжки Юпитера! Меня чуть удар не хватил! – Картинно хватаясь за сердце и закатывая глаза, Лициний заглянул в свежеотрытую канаву. – Не увидел бы воочию, не поверил бы… А ты мог бы проделать то же самое, только ночью? Чтобы синеносые не заметили, как ты сам себя закапываешь?

– Да, трибун. Лишь бы луна светила… Никакой разницы не будет.

Лициний обернулся к своему заместителю, который бесстрастно ждал рядом.

– Что ж, отлично. Похоже, разведчик-наблюдатель у нас есть. Приказываю выделить один контуберний – да смотри, чтоб люди были пообстоятельнее! – пусть сегодня же ночью вместе с этим рядовым и его братом выдвигаются в поле… ну и закапывают его, где сами решат. Главное, чтобы оттуда хорошо просматривался форт Три Вершины. Да, и пусть проследят, чтобы он сидел подальше от мест, куда синеносые могут наудачу тыкать копьями. Мы же не хотим, чтобы они свалились на голову нашему Гаю, верно? Так, еще вот что. Размести-ка отделение верховых гонцов на безопасном расстоянии, чтобы они уведомили нас, как только Друст выпустит своих дикарей на свежий воздух. Понятия не имею, куда он возьмется их вести, но готов поставить чашу фалернского против ведра теплой мочи, что во всяком случае не на родные земли…

Дубн окинул кислым взглядом выделенных ему людей, повернулся к центуриону, который привел его в расположение части, и приказал выстроить всех на плацу для лучшего знакомства с новым командиром.

– Это что за команда убогих? Им бы со шлюхами воевать, а не синеносых рубить.

Презрительно вскинув подбородок, гарнизонный центурион посмотрел на жалкие остатки, напоминавшие о некогда полнокровной сотне.

– Это, мой друг, рожки да ножки бывшей Третьей центурии. Нашего гениального трибуна однажды осенило, а не сделать ли вылазку на юг, разведать обстановку на пути в Моряцкий Городок. – Он покачал головой и выразительно вскинул бровь, приглашая коллегу-ауксилия разделить скорбь по поводу неистребимого идиотизма старших офицеров, характерного для любых уголков империи. – В итоге восемь дюжин человек походным маршем отправились в самый очаг мятежа. Вот я бы в Моряцкий Городок и носа не сунул без когорты за спиной. В общем, прошли они на юг миль десять, а потом местные шутники решили, мол, хорошего понемножку – и свалились им на голову всем скопом. Центурион – неплохой офицер, мой приятель, кстати – успел сообразить, что дело швах. Удержал людей, повел даже передние ряды в атаку, но вот задние… Эти оказались не столь боевитыми.

– Так это они и есть?

– В точку. Последнее, что увидели перед тем, как драпануть, так это голову своего же центуриона. Насаженную на пику, по словам ихнего тессерария. В общем, я бы таких только на чистку сортиров ставил, и если ты собрался доверить им собственную жизнь, когда вы окажетесь к северу от Вала… Не знаю, я бы очень крепко подумал, прежде чем полагаться на любого из этой компании. Да взгляни хотя бы на их начальника караула. Один из его людей его же и припечатал, как только они вернулись в крепость.

Дубн кивком поблагодарил и проводил офицера глазами, пока тот не скрылся за углом казармы. Повернувшись к ломаной шеренге, в которой далеко не все могли выдержать его взгляд, он сложил на груди могучие руки и, не скрывая презрения, осмотрел выстроившееся воинство.

– Стало быть, вы и есть знаменитые остатки Третьей центурии? Те, кто бросил своих товарищей в разгар битвы и приплелся в крепость с поджатым хвостом? Или у кого-то из вас другое мнение о самом себе? – Он подождал реакции, считая до десяти и внимательно обшаривая взглядом каждого в поисках любого признака несогласия. – Похоже, возражений нет. Ну-ну. Итак, вы в самом деле подонки из подонков. Трусы, которые не только позорно бежали с поля боя, но и оставили там своего командира, опционов и сорок хороших ребят на расправу синеносым.

Он медленно прошелся перед строем.

– Служи вы в моей когорте, уже давно бросили бы жребий на четверых, которых до смерти забили бы все остальные, – после чего вас тут же отправили бы обратно в сопровождении настоящих солдат, искать нового боя. Так и тянет воскликнуть: эх, должно быть, прокисли наши легионы, коли допускают гниль вроде вас сидеть и преть в казарме, вместо того чтобы прислать какого-нибудь сукиного сына, матерого центурионища, чтобы он повычистил вонючую заразу…

Дубн едва не уперся носом в лиловое от синяков лицо начальника караула.

– К счастью для армии, я и есть тот самый сукин сын. Ваша жизнь начинает принимать интересный оборот, но только не в ту сторону, как вам хотелось бы.

Отвернувшись от тессерария, он вскинул свой суковатый витис на всеобщее обозрение.

– Кое-кто из вас наверняка думает: а-а, это всего лишь ауксилий, у него нет власти над легионерами. И это правда, – Дубн выждал несколько точно рассчитанных мгновений, – но у всякой правды есть изнанка. – Вновь повернувшись лицом к строю, он смачно приложился витисом о собственную мозолистую ладонь, заставив вздрогнуть не одну пару плеч. – Да, офицер из ауксилиев не имеет тех прав, какими обладает тот же чин легионерского разряда. Но вы тоже не легионеры, а позорные трусы, и вот почему я могу делать с вами что угодно. Что. Моей. Душе. Угодно. Ну-ка, посмотрим! Найдется из вас хоть кто-то, готовый выйти против меня один на один? Если он сумеет сбить меня с ног, я просто уйду, а вы тут делайте что хотите. Ну, неужто никого нет? Неужто никто не хочет надрать мне задницу? Ладно, пусть так. Тогда выходите по двое! Годится любая пара! Мне нужны двое, кто считает, что в силах меня сбить! Я жду!

Солдаты стояли молча, кто-то поеживался под презрительным взглядом, однако ни одна душа не решилась выйти вперед. Дубн бичевал их своим гневом пополам с отвращением, а затем просто усмехнулся.

– Что, так никого и не выискалось? Ладно, имейте в виду: мое предложение остается в силе. Если двое сумеют уложить меня на лопатки, я оставлю вас всех в покое. И кстати, на случай, если среди вас затесался умник, затеявший подобраться ко мне со спины. Да, я сдержу свое слово даже в этом случае. Но учтите, советую сразу бить всерьез, потому что если я останусь на ногах, то в ответ сломаю этому ловкачу руку. Или даже обе, смотря в каком буду настроении… А сейчас, хорьки трусливые, я начинаю отсчет до пяти сотен. За это время вы должны привести себя в полную боевую готовность и выстроиться здесь же, на плацу, чтобы маршировать на север. Доспехи в полном комплекте, щиты, копья, мечи и личное барахло – чтоб все было на месте, как полагается. Те, кто смотрит за обозом, не жуйте сопли, потому что еще через пять сотен секунд все вещевое снаряжение центурии – типа палаток и так далее – должно быть погружено на подводы и закреплено по-походному. Кто не появится на плацу вовремя, познакомится с моим витисом. Бегом!