Вызовите акушерку. Тени Ист-Энда - Дженнифер Уорф

– Мне пора, но у меня сегодня свободный вечер. Можно заглянуть к вам на бокальчик хереса, и вы расскажете, что было дальше?

Ответом мне послужила неприкрытая радость у него на лице.

– Можно ли? Вы спрашиваете? А я отвечу, что можно и нужно, девочка моя!

Возвращаясь в Ноннатус-Хаус, я задумалась, не было ли ошибкой моё обещание вернуться. Медицинских работников предостерегают, что дружба с пациентами иногда оборачивается сложностями. Это не запрещается, но и не поощряется – и не зря. После обеда я поделилась сомнениями с сестрой Джулианной. Она, впрочем, ничуть не удивилась.

– Ну, раз уж вы сказали, что придёте вечером, отказываться нехорошо. Это уже будет неоправданной жестокостью. Ему, очевидно, одиноко, и ваш визит его порадует. Вы хорошо проведёте время. Мне кажется, это очень интересный человек.

Получив благословение сестры Джулианны, я успокоилась и с лёгким сердцем вернулась в Альберта-билдингс к восьми часам вечера.

Мистер Коллетт так обрадовался, увидев меня, что никак не мог успокоиться. Он постарался и надел чистую рубашку, жилет и до блеска начистил ботинки. Как и все бывшие военные, он не оставил привычку полировать обувь, и в комнате сильно пахло воском. Со стола исчезли грязные тарелки, кружки и газеты – на их месте стояли два изящных хрустальных бокала и полбутылки хереса. В камине пылал огонь, и по замызганным стенам плясали тени.

– Я так боялся, что вы не придёте, но всё же вы тут.

Он медленно и осторожно направился к креслу.

– Здорово, что вы навестили меня. Присаживайтесь. Счастлив вас видеть.

Я была тронута и чуть смущена таким приёмом и неловко присела, не зная, что сказать.

– Вы пришли. Вы здесь, – повторил он. – Как хорошо.

Очевидно, следовало что-то ответить.

– Конечно, пришла. И никуда не сбегу, поэтому давайте выпьем хереса и поговорим о старых добрых временах.

Он рассмеялся от удовольствия, направился к столу, взял бутылку и принялся шарить в поисках бокалов. Я поднялась, чтобы помочь, но он запротестовал:

– Нет-нет, я справлюсь. Обычно мне приходится управляться самому.

Он разлил по бокалам херес. Руки у него тряслись, и изрядное количество жидкости выплеснулось на стол, но он ничего не заметил. Я вдруг поняла, что в комнате так пахло во многом из-за того, что здесь постоянно роняли еду и разливали напитки. Кроме того, тут воняло грязным туалетом, нестираной одеждой и насекомыми, заполонившими Альберта-билдингс. Интересно, помогает ли ему кто-нибудь по хозяйству?

Об этом, впрочем, думать не стоило. Если он не замечает грязь и всем доволен, к чему такие замечания? Сестра Джулианна велела мне хорошо провести время – на этом и следовало сосредоточиться.

Я сделала глоток хереса.

– Замечательно. У вас очень уютно, и вы развели чудесный огонь. Вы мне рассказывали о своём детстве. Была бы рада услышать продолжение.

Он поудобнее устроился в кресле и положил ноги на табурет (при язвенной болезни следует как можно чаще держать ноги поднятыми), вытащил табак и перочинный нож и принялся готовить трубку. До меня донесся аромат крепкого табака. Он отхлебнул хереса.

– Великолепно. В юности я и не мечтал о подобной роскоши. Огонь каждый день! Тёплая постель по ночам! Еда в достатке… Государство платит за квартиру, потому что я слишком стар для работы, и даёт мне десять шиллингов и шесть пенсов в неделю, чтобы я покупал себе всё, что нужно, включая и бутылку хереса. Бедная моя милая мама и не рассчитывала на такую щедрость.

Он медленно и осторожно нареза́л табак, разложив его на ладони. Выглядело это пугающе – казалось, что он сейчас поранится, поскольку плотные листья приходилось отделять с усилием. Но опыт подсказывал ему, когда нажать посильнее, а когда отпустить, и он ни разу не порезался. Он действовал на ощупь – глаза здесь были не нужны. Он медленно взял табак и засыпал его в трубку, после чего достал длинную щепку из стоящего рядом горшка и сунул её в огонь. Щепка вспыхнула, он поднес её к трубке и втянул воздух. Пламя охватило табак. Мистер Коллетт с довольным видом запыхтел, и в воздух поднялись клубы дыма. Он задул огонь и бросил обожжённую щепку обратно в горшок. Точно так же делал и мой дед.

– Настоящая роскошь, – сказал он с довольной улыбкой. – Я вам уже рассказал, как мы поначалу жили в Попларе после смерти отца, как бедной маме приходилось трудиться днём и ночью и как мне всё не удавалось найти нормальную работу, чтобы помочь ей. Была, впрочем, у меня одна работка, самое то для паренька, который ищет приключений.

Я как раз был в Блэкуолл-Степс, ждал, пока наступит отлив, чтобы пойти собирать ракушки. И тут ко мне подходит какой-то человек и спрашивает: «Эй, парень, рагу готовить умеешь?» – «Да, сэр», – я в ту пору на всё соглашался.

«А освежевать кролика можешь?» – «Да». – «А рыбу разделать?» – «Да». – «А готовить чай и какао?» – «Да, сэр». – «А почистить фитиль и заправить лампу?» – «Да, сэр». – «Ты-то мне и нужен. Мой юнга дал дёру. Поплывёшь с нами сегодня?» – «Куда скажете, сэр». – «Приходи, когда начнётся прилив. Ищи баржу “Британский лев”. Плачу флорин в неделю, жить будешь на всём готовом».

Всё произошло так быстро, что я и дух перевести не успел. Я побежал обратно в Альберта-билдингс, в прачечную, где горбатилась мать, и сказал ей, что нанялся юнгой на баржу. Она, впрочем, не обрадовалась. Выступила против. Мы поссорились, и я крикнул, мол, погоди ещё, вернусь богачом, тогда увидишь.

Обратно я побежал как был – ни смены белья не взял, ничего. В прилив к берегу подошёл «Британский лев», и я взобрался на борт. Это было лучшее время в моей жизни, все мальчишки о таком только и мечтали. Я провёл там полгода. Баржа перевозила всё подряд – кремень, уголь, дерево, кирпичи, песок, шифер. Мы доставляли уголь в Кент, забирали оттуда кирпичи и везли их обратно в Лаймхаус. В те дни на реке так и теснились торговые суда, от огромных океанских баржей до крохотных яликов. Баржу издалека получалось отличить по красным парусам, и зачастую со стороны было видно только парус да рубку. Баржи были такими низкими, что при полной загрузке палуба целиком уходила под воду. Да-да, так и было.

Услышав мой недоверчивый возглас, он расхохотался и затянулся.

– Люди глазели на нас с берегов, поскольку видели только красный парус да людей по колено в воде, будто у них под ногами ничего нет.

Я был настолько счастлив, насколько это возможно. Готовил рагу, заправлял лампы, учился управлять шлюпкой и не горевал, когда не платили. Шкипер вечно твердил, что рассчитается со мной после следующего рейса. Наконец его помощник сказал мне, что этот ублюдок никогда не заплатит, что он вечно так делает и все юнги в конце концов сбегают. Для меня это стало шоком. Я мысленно уже сложил заработанные флорины и после первых десяти недель рассчитывал на фунт, а после двадцати – на два. Я мнил себя богачом, только денег у меня так и не было. На мой вопрос шкипер ответил, что расплатится после следующего рейса, когда заработает.