Дневник призывателя - Юлия Ставицкая

Вон, я уже это вижу. Раны сухие, бескровные, но в них копошатся опарыши.

Девушка мертвая. Безвозвратно мертвая. Разлагающаяся. Чувствую этот мерзкий тухлый и сладковатый запах гнили.

Почти не дышу. Она же медленно закрывает глаза, точно старая заводная игрушка. Один удар сердца. Еще… Оно предательски старается остановиться. Так же нарочито медленно открывает.

Сглотнул. Сердце передумало и заколотилось. Видимо ему захотелось сбежать и оставить меня наедине с ней. Не могу отвести взгляда – мне почему-то хочется на нее смотреть, рассматривать и замечать детали, которые я мечтаю забыть. Одно хорошо, не дрожу. Но что мне делать? Чего она хочет от меня.

Зажмурился. Может, сработает?

Ее там нет, ее там нет…

В этот раз обязательно сработает.

Только как из памяти выкинуть образ? Тот образ, что я уже видел. Девичье личико в маске, ее пустые глазницы, черные провалы вместо глаз, обожжённую кожу вокруг них и губы, что шепчут:

– Ты не спас меня…

Сашенька!

И пепел, сыплющийся из этих дыр на ее лице. Дождь из пепла, заменивший ей слезы.

– Как я мог тебя спасти? – выпалил и сжался, точно готовясь к удару.

– Черная бездна уже смотрит. Она готовит для тебя пекло. Убийца, – она кричит и смеется. – Ты убийца! Таким родился! Таким станешь! Тебя продали.

Кто? Я никого не убивал. Не убью. Не стану!

Раны на ее теле все глубже, она трясется, словно в припадке, с уголков губ стекает пена. Кашляет и делает глотательные движения, выталкивая что-то из себя. Еще немного и она держит губами глаз. Синий, затянутый пленкой. Он слепо ищет нечто, а потом фокусируется на мне.

Девушка шагает ко мне. Отступаю.

Нет! Не надо, пожалуйста. Прошу…

Трясусь, подобно осиновому листу. Оборачиваюсь на Верочку. Она-то точно живая! Я в этом уверен.

– Сашенька? Спаси меня, Сашенька! Я обещаю, я никому не скажу.

Смотрю на нее, тяну к ней руки. Я должен помочь!

Это же Верочка.

Моя…

Качаю головой, кривлюсь от боли.

– Есть ли смысл ждать того, кто не вернулся домой?

Голоса. Они разрывают меня изнутри.

– Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: «прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!», – кто-то молится. Тот безумный старик, разрывающий свою хожу.

Гомерический хохот.

Одежда клоуна? Почему же мне так страшно. Это же смешно.

Клоун! Клоун! Клоун…

Слышу лязг. Когти скребут по стенам тоннеля. Монстр переваливается с лапы на лапу, обтирается железными боками, скрипит зубами и облизывается, сглатывая тягучую слюну. Ему нужны жертвы. Как можно больше жертв. Оглашает тоннель пронзительным криком, вымораживающим внутренности.

– Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень…

Почему они не боятся молитвы? Почему читают?

Мне от этого страшно.

Спасите меня, я ведь так поседею раньше срока. Умру от страха, от остановки сердца. Моего мохнатого сердца.

– Верочка? – шепчу.

Она сейчас тоже мертвая. В моих видениях только трупы. Я не хочу их видеть! Пусть они уйдут.

Порою мне кажется, что они жаждут, чтобы я стал одним из них. Я уже мечтаю даровать им покой. Пусть наконец-то приедут домой! Пусть…

Вы уже накатались. С вас хватит. Пора уходить.

Волосы Верочки распущены, грудная клетка раскурочена. Почему же она все равно красивая?!

Она смотрит на меня, не отрываясь, осуждающе, с обидой и болью.

Ее платье кажется свадебным. Изящным и легким, как морская пена.

Почему она не злится, если считает меня убийцей? Даже самый хороший человек после смерти становится безжалостной тварью, если решит остаться в нашем мире.

Ежусь. Как же мне холодно. Этот холод настоящий или придуманный?

Выдыхаю облачко пара:

– Чего тебе? – тру руки друг об друга. Согрейте меня уже. Призраков много, а толку никакого. Мне так страшно, что даже весело. Смешно до истерики.

Хочу пошутить, но не получается. Наверное, мой мозг тоже замерз.

Верочка оказывается на шаг ближе. Я не видел, чтобы она двигалась – она просто исчезла в одном месте и появилась в другом. Резко. Точно кто-то вырезал кадры из фильма.

Ближе…

Ближе…

Ближе.

Еще.

Переход за переходом.

Отступаю, так же медленно, шаг за шагом. Стараюсь сохранять дистанцию, но упираюсь в стену. Откуда? Уберите, пожалуйста. Мне страшно. А дальше идти некуда.

Дрожу. Ощущаю все шероховатости камня, его холод и влажность. Но как же так? Какая стена? Какое метро? Я же в квартире! В квартире! Квар-ти-ре. Мысленно повторяю по слогам, точно пытаюсь убедить сам себя, но ощущения говорят совсем о другом. Теперь это метро моя реальность.

Призракам же все равно. Для них нет стен и преград.

Верочка уже прямо передо мной. Почему-то чувствую ее дыхание, хотя его не должно быть. Я же вижу все ее внутренности, черт.

Белокурые пряди вьются, обрамляя лицо, точно ангельский лик. Я смотрю ей в глаза и тону в ее боли. Захлебываюсь и ненавижу себя.

Вера облизывает чуть припухшие, точно она их долго кусала, губы. Ее голос пробирает меня до мурашек:

– Почему ты не спас меня?

– Прости… – это я и не я одновременно. Я молчу, но слышу себя. – Прости, милая. Я не хотел, чтобы тебе было больно.

Придвигается еще ближе. Ее губы почти касаются моих.

Сглатываю. Меня бросает в жар.

Почему мне так хочется узнать, каковы на вкус ее губы?

Александр, прекратите, не пугайте себя и людей. Она мертвая! Ты видишь ее внутренности! Окстись, придурок…

Еще раз сглатываю.

– Почему ты убил меня, Сашенька? – резкий ментальный удар под дых, ушат колодезной воды.

Убил? Я? Быть такого не может. Я не мог… Не мог… Не мог! Кричу, но с губ не срывается ничего. Другой я что-то знает и молчит.

– Прости, – отвечаю я. Я и не я. Кто говорит за меня? – Прости, Верочка, я не мог поступить иначе.

– Ты заплатил моей душой. Ты солгал всем, – она проводит рукой по моей щеке, будто стирая слезы.

Я ничего не знаю. О чем она? Мне страшно. Я же не мог сделать ничего плохого? Да, я не очень хороший, но не настолько же. Правда?

Пытаюсь отделаться от видения, но погружаюсь в него только глубже.

– Почему ты не спас меня? Почему ты пожертвовал мной? Почему именно мной? Из-за того признания? – она проводит по мне рукой.

Не знаю, что ответить, другой я тоже, но он явно понимает больше моего. Что за признание? О чем она?

–Ты обречешь себя на страдания, – доверительно и печально сказала Верочка. Внимательно посмотрела на меня и