История Франции. Средние века. От Гуго Капета до Жанны д`Арк - Жорж Дюби

В концепции монархии, которую разрабатывал Сугерий, сочетаются три элемента. Основу ее, очевидно, составляют узы, объединяющие сотрапезников, а домоначальника — с теми, кто ест за его столом, спит в его опочивальне. Затем — любовь. На заре XII века во Франции начинается необыкновенный расцвет самых различных ритуалов, жестов, словесных изречений, необычайной изобретательности в том, что касается любви во всех ее формах — любви к Богу, любви к женщинам, любви к мальчикам. Центральное место здесь занимает та любовь, которую должны питать друг к другу мужи, разумеется, благородного происхождения. Она необходима, чтобы не нарушалось их согласие, не слабела взаимная привязанность, в особенности та, которую обращают к сеньору верные ему люди и которая обязывает их служить ему. Третий элемент триады — подарок, плата за службу, фьеф.

В тот момент, когда Сугерий стал аббатом, внутри самых крупных сеньорий однородная контрактная система начинает занимать место отдельных соглашений, заключаемых от случая к случаю, постоянно оспариваемых, но затем дополняемых, переиначиваемых по образцу других сделок, получавших известность (все совершалось на словах, от которых не осталось следов, поэтому здесь надо быть осторожным в оценках). Переход от системы отдельных соглашений к системе однородных контрактов был очень медленным, занял почти весь XII век. Несомненно, быстрее он происходил в Нормандии, которую после беспорядков вновь твердо взял в свои руки Генрих I. Он применил методы, которые когда-то были использованы по ту сторону Ла-Манша при раздаче завоеванных земель. Для установления точного объема услуг, выполнения которых король ожидал от каждого из получателей этих земель, была избрана мера — «кольчужный фьеф» (его владелец обязан был служить королю на войне и имел право носить кольчугу). Таким образом, отныне обязательства, порождаемые почти отеческой любовью патрона и почти сыновней любовью верного ему человека, были тесно привязаны к реальному, материальному объекту — ленному владению. Нормандский пример порождал у Сугерия мечты о таком королевстве, которое было бы собранием фьефов, обширным пространством, включающим меньшие по размерам территории, «приводимые в движение» сверху. Это выражение, появляющееся около 1130 года в языке канцелярий, вызывает в памяти систему сцеплений, где большие колеса заставляют двигаться колесики меньшего размера. Королевство виделось Сугерию подобной машиной, ей необходимо было придавать движение.

«Король Людовик, — писал он, — всегда возвышался над королем Англии, герцогом Нормандским, как над своим вассалом». Мы видели настоящую революцию во взглядах. Нормандия представлялась ранее свободной собственностью, которую получил Роллон, одним из тех знаков чести, которые веком ранее Фульберт Шартрский, советник графа Блуа, тщательно отличал от «доставления на землю»; теперь же Нормандию считают фьефом, одной из крупных деталей механизма, его частью. Нормандию рассматривают отныне как полученное в аренду владение, как участок земли, подобный тем, которые в домене Сен-Дени выделяли для переселенцев, осваивавших новь, передавали в постоянное пользование крестьянским семьям до скончания рода при условии уплаты аренды, налогов, особенно налогов на наследство. Государи сознавали последствия такой революции, и это объясняет, почему при восшествии на престол Людовика Толстого они отказались принести ему оммаж. «Граф Оверни, — добавляет Сугерий, — держит от герцога Аквитании Овернь, которую герцог Аквитании держит от короля». Иерархия. И если концепт феодальной пирамиды смог созреть в голове Сугерия, то также потому, что король реально получил от Св. Дионисия, которого представлял аббат, один из механизмов машины — графство Вексен. Вексен являлся фьефом, за который его держатель — король — обязан был нести службу.

Показательное событие произошло в 1124 году. Чтобы поддержать Генриха Нормандского, своего шурина, Генрих IV, король Германии, собрал войско в Лотарингии. Он делал вид, будто собирается вторгнуться в королевство Франции. Людовик VI обратился за помощью к князьям. На призыв его ответили граф Вермандуа, граф Фландрии, герцог Бургундии, граф Блуа, граф Труа, граф Невера; присоединиться к королю готовы были герцог Аквитании, графы Бретани и Анжу. На этот раз королевский «ост» походил на войско Карла Великого. Подражая тому, что, по рассказам, делал когда-то этот император, Людовик отправился в Сен-Дени, принял там с алтаря стяг святого, орифламму, — шелковое знамя с изображением языков пламени. Позднее Сугерий так объясняет в своей книге об управлении смысл этого церемониала: «Благородное графство Вексен, между Уазой и Эптой… есть собственный фьеф Св. Дионисия. Король Франков Людовик, когда он выступал против императора римлян, захватчика королевства франков, признал при всем капитуле Сен-Дени, что получил графство от него и что в качестве носителя стяга должен был бы принести ему оммаж, если бы не являлся королем». А в грамоте, составленной по этому случаю, Людовик VI действительно признавал, что Вексен «происходил» из алтаря Сен-Дени и что король держал это графство как фьеф от Дионисия и от двух других мучеников, его сподвижников. Как раз в этот момент Гвиберт Ножанский заявлял, что Св. Дионисий является «сеньором всей Франции». Именно для того чтобы защитить добро своего господина, король отправлялся в поход в сопровождении вассалов, за которыми, в свою очередь, шла часть их людей. Когда Людовик принял vexillum — знамя, то мощи Св. Дионисия были возложены на главный алтарь; они оставались там в течение всей кампании. Когда же противника удалось — довольно легко — отбросить, король возложил орифламму рядом с реликвиями. С помощью подобных символических жестов (на мозаичной картине в римском Латеране можно увидеть изображение Карла Великого, совершающего такие же жесты, принимающего знамя из рук Св. Петра) король Франции признавал себя «поверенным», помощником Св. Дионисия, подобно тому, как Годфрид Бульонский после взятия Иерусалима стал «поверенным» Гроба Господня. Король трудился ради умирения королевства под покровительством своего сеньора Дионисия, как вассал вассала Божия.

Король продолжал трудиться, пока был способен сесть на коня, вплоть до 1135 года, затем вручил бразды правления своему второму сыну — Людовику, которого четырьмя годами ранее, после смерти первого сына, распорядился миропомазать. Церемония состоялась в Реймсе, во время церковного собора, на котором председательствовал папа. Королевский труд состоял прежде всего в защите церквей, но также в поддержании порядка во всех местах, особенно внутри «дружеств», то есть общин. Эту миссию король выполнял в 1128 году в Лаоне (Лане), крупном сите, соперничавшем с Парижем, городе школяров, виноградарей, конных возчиков, которые платили немалые дорожные пошлины. За 17 лет до событий руководители двух ведущих сословий — духовенства (его в отсутствие епископа возглавляли архидиаконы), а также «сильных» мирян, деливших с ним доходы от кутюмов, — вынуждены были вступить в переговоры с сообществом простолюдинов. По словам Гвиберта Ножанского, этим последним было «продано» разрешение на communio. Будем понимать под «коммунио» право на объединение, скрепляемое торжественным обещанием о взаимной помощи, включая право непосредственно договариваться между собой при улаживании споров. В результате уменьшились доходы от сеньориального правосудия. «Народ», согласно Гвиберту, состоял из «рабов». Он уточняет, что речь идет о подневольных людях, выплачивавших ежегодный чинш в знак своей зависимости. Действительно, в большинстве это были жители окрестных деревень, переселившиеся в город. Ради сохранения своей власти над этими людьми их прежние домоначальники взимали с новых граждан этот символический налог. Простолюдины добились составления свода правил, распространявшихся на весь город. Отныне на правонарушителей должен был накладываться «штраф согласно закону». Многочисленные сеньоры согласились заменить все обложения фиксированной рентой, расходы по выплате которой их подданные должны были распределять между собой. Таким образом, права сеньоров брались в аренду союзом вилланов. Гвиберт Ножанский, равно как и ряд других, счел такое положение чудовищным. Число таких людей, без сомнения, было значительным, ибо смута не прекращалась. Епископ, возвратившийся в город в 1112 году, хотел отменить это соглашение, но был убит смутьянами.