Загадка Катилины - Стивен Сейлор

— Я приехал только вчера вечером.

— Полнейший хаос. Представь себе только — избиратели ехали часы и даже дни, а теперь им говорят, что голосование перенесено на неопределенный срок! Возмущенные крестьяне из Этрурии разбивают лагерь на Марсовом поле, разводят костры, от которых может сгореть весь Рим, а когда к ним подъезжают преторы, то достают старые ржавые мечи времен Суллы. Этого достаточно, чтобы расхотеть стать претором. И все из-за нелепого заявления Цицерона, что Катилина собрался перебить половину Сената, если его не изберут консулом. Теперь, пытаясь доказать, будто обвинения его не беспочвенны, Цицерон настаивает на том, чтобы ходить по Форуму с этой дурацкой нагрудной пластиной…

— А это еще что такое?

— Мне обо всем этом даже вспоминать не хочется, ты и сам все увидишь на Форуме. Ах, Цицерон! В эти дни я союзник Гая Юлия Цезаря.

Я кивнул при упоминании имени молодого патриция, который незадолго до того выиграл на выборах главного понтифика вопреки всем ожиданиям. Это была должность главы государственной религии. Его щедрость при устройстве игр и банкетов завоевала сердца публики (а также, по слухам, вовлекла его в долги, несмотря на наследственное богатство). Все считали, что он умен, очарователен, скрытен, презирает оптиматов и обладает прямотой натуры, которая либо ведет человека к политическому успеху, либо ввергает его в пучину бедствий. Находились такие, которые боялись, что Цезарь станет вторым Катилиной, если в самом деле надежды и чаяния Катилины подходят к концу.

— Цицерон всех нас разочаровал, — вздохнул Руф, — тогда как Цезарь… — В его глазах зажглись искорки. Он даже улыбнулся — немного застенчиво, как мне показалось. — Чем больше я имею дел с Цезарем, тем более меня впечатляет его личность. Как понтифик он вдохновляет меня, к религии наших предков он относится с таким уважением, какое недоступно для «нового человека» вроде Цицерона. И не в меньшей степени, чем оратор, он человек действия, испытавший на себе тяготы войны и опасностей, — тебе ведь известна история, как в молодости он попал в плен к пиратам. Он относился к ним с превеликим презрением, говорил, что всех их повесит, будто бы в шутку, добился собственного выкупа, а потом проследил, чтобы пиратов поймали и распяли. Цицерон бы просто довел их до смерти своей риторикой. Цезарь на самом деле позаботился о тех, кто пострадал в годы диктатуры Суллы, встал на сторону их детей и теперь собирается добиться для них компенсации. А Цицерон тем временем долго распространялся о том, как он выступил против Суллы в деле Секста Росция, но даже и пальцем не пошевелил, чтобы помочь его жертвам, — он заявил, что их требования законны, просто сейчас не время беспокоить правительство их просьбами. Ну конечно, никогда не бывает подходящего времени! И никогда не наступит, пока оптиматы управляют государством и не желают, чтобы их беспокоили. Цицерон, храбро выступавший против диктатуры в молодости, уступил старым приятелям диктатора без малейшего протеста.

Хотя он якобы и обладает даром предвидения, на самом деле именно Цезарь предвидит будущее. Государство должно предоставлять определенные права завоеванным народам, а не просто их эксплуатировать. Можно построить порядок на крови, но согласие всегда должно сопровождать победу. Мы с Цезарем объединили свои ресурсы в этой предвыборной борьбе, но я кажусь себе слишком самонадеянным по сравнению с таким кандидатом. Он великолепен. Других слов не подберешь. Когда он говорит… — Голос Руфа затих, и он уставился в неопределенную даль.

Единственный, пожалуй, недостаток Руфа заключается в том, что он легко поддастся восхищению перед человеком, которого уважает. Так было с Цицероном, но, судя по интонации, с которой он упоминал его имя, это восхищение вместе с уважением давным-давно прошли. Теперь он увлекся Цезарем и, памятуя то, что говорили о Цезаре, начиная еще с его отношений с царем Вифинии, он имел гораздо больше возможностей найти ответное чувство в объекте своего почитания — даже если он об этом и не подозревал.

— Ах, да, мы обсуждали мою тогу кандидата, — сказал Руф. — Я как раз собирался снять ее.

— Тебе не обязательно прекращать кампанию у меня в гостях, — сказал я, решив немного поддразнить его. — Я с таким же успехом мог попросить птицу у меня в гостях снять крылья, как и политика — его тогу.

Он посмотрел на меня безучастно.

— Но мне нужно облачиться в одеяния авгуров, прежде чем мы начнем нашу прогулку.

— Так ты хочешь сказать, что сам лично будешь читать предзнаменования для Метона?

— Конечно. Потому я и здесь — в качестве авгура. Но это, конечно, не значит, что я бы и просто так не пришел к тебе. Разве Экон тебе ничего не говорил?

— Нет. Я думал, что он найдет простого авгура, вроде тех, которых приглашают на свадьбы. Я и не предполагал, что ты… и надо же — как раз накануне выборов!

— А что может быть лучше, чем с достоинством исполнить свои обязанности? Я буду выглядеть благонадежнее остальных кандидатов, бегающих за избирателями в поисках голосов, — сказал он с хитрой улыбкой.

— Руф! — рассмеялся я. — Ты представляешь собой новую разновидность политиков. Идеализм в качестве прагматизма: внимание к своим обязанностям вместо грубости и открытого подкупа голосов. Необычно, но вполне может сойти.

— Гордиан, ты безнадежный циник.

— А ты, Руф, все так же полон доблести и чистоты.

Он улыбнулся.

— Но я на самом деле должен идти переодеваться. Ах, да, у меня же для вас с Метоном сюрприз. Но мы поговорим об этом позже.

Я подозвал одного из рабов Экона, чтобы тот указал Руфу, где можно переодеться; за ним последовала маленькая свита рабов, несущих одеяния и посох авгура.

Я огляделся по сторонам — вокруг меня качалось море голов. И совсем близко, среди равномерного рокота, я услыхал знакомый женский голос, произносящий известное мне имя.

— Ах, вы, должно быть, знали моего покойного кузена, Луция Клавдия. Да, такой добродушный мужчина, с рыжими волосами, как у того человека, который только что прошел через всю комнату, но с фигурой, более походящей на мою, извините уж, что обращаю внимание. Ну так вот, мне от Луция Клавдия достался дом на Палатине, большой, просто неимоверно огромный, но он не по размерам моей скромной особе, с моими более чем скромными требованиями, хотя мне и сказали, что он может приносить мне доход, если я немного потрачусь и отремонтирую его и если найду человека, достаточно богатого, чтобы его снять. Но мои кузены хотят, чтобы он пустовал на тот случай, если все они решат приехать в Рим, но ведь тогда нужно содержать хотя бы часть рабов, а я не думаю, чтобы мои кузены были намерены кормить их… Ах, смотрите, вот наш хозяин и мой дорогой сосед. Гордиан, желаю тебе и твоему сыну всего хорошего в этот день.

— Клавдия, — воскликнул я, взяв ее протянутую руку и целуя ее прямо в щеку.

Если бы я не услышал ее голос, то с трудом бы узнал ее в толпе, поскольку вместо грубого крестьянского платья на ней сейчас была изысканная пурпурная стола и темная накидка, искусно скрывающая ее полноту. Соломенные волосы моей соседки были подкрашены хной и уложены в высокую прическу, способную коснуться балки дверного проема. Она выглядела не лениво отдыхающей, а, напротив, энергичной и полной сил. Клавдия разговаривала с нашей соседкой, маленькой, неприметной женщиной, которая дружески следила за успехами моих детей и несколько раз встречала Луция Клавдия, когда он приезжал ко мне в гости. Эту маленькую женщину, казалось, сильно смущало общество Клавдии, и она даже не обиделась, а, наоборот, вздохнула с облегчением, когда Клавдия резко повернулась ко мне и ей представилась возможность убежать.