Девочка у моста - Арнальд Индридасон

–И это все?– проговорил Конрауд, рассматривая листок.

–А ты ожидал чего-то большего?

Конрауд заглянул в нутро куклы в надежде обнаружить там что-нибудь еще, но ничего не увидел. Не в силах скрыть разочарования, он ударил куклой по столу, потряс ей в воздухе и снова заглянул в нее, будто там волшебным образом мог появиться еще какой-нибудь сюрприз. Кукла оправдывать его ожидания явно не стремилась.

–Я тебе еще чем-то могу помочь?– поинтересовался Оуливер. Было очевидно, что такая эмоциональная реакция Конрауда его забавляет.

–Да нет, спасибо,– покачал головой тот.– И прости, что отнял у тебя время.

Он взял кукольную голову и собрался присоединить ее обратно к туловищу, когда его взгляд зацепился за нечто внутри нее. Пару мгновений Конрауд пытался понять, что привлекло его внимание, а потом протянул голову Оуливеру:

–А это что такое?

Оуливер поднес ее под увеличительное стекло и несколько секунд рассматривал ее содержимое. Потом он вооружился щипцами и с определенными сложностями выудил из кукольной головы очередной листок, который ему также пришлось очень аккуратно отлепить от резины. В данном случае бумага тоже была промасленная, хотя сохранилась она лучше той, которую они обнаружили в туловище игрушки. Листок был сложен вчетверо, подобно предыдущему, но расправить его стоило гораздо меньших трудов. На этот раз никакой абстракции они не увидели. Перед ними был выполненный в цвете портрет девочки. Склонившись над столом, Конрауд и Оуливер с интересом рассматривали изображение. Не было сомнений, что автор рисунка обладал художественными способностями – несмотря на то, что краски поблекли, черты лица девочки были вполне различимы: Конрауду показалось, что она плачет. На ней было красное платьице и туфельки с пряжками. За спиной девочки угадывались очертания некой постройки – Конрауд предположил, что это ниссеновский барак.

–Так ты это искал?– спросил Оуливер.

–Возможно,– едва слышно произнес Конрауд, не отрывая взгляда от нарисованной девочки.

–Это и есть хозяйка куклы?– задал очередной вопрос Оуливер.

–Мне рассказывали, что она прекрасно рисовала.

–Значит, это автопортрет?

–Скорее всего.

–А сколько же ей было лет?

–Лет двенадцать.

–Неужели? А она разве не… ты посмотри на ее живот,– проговорил Оуливер.– Она будто… вроде как беременна. Неужели она родила в столь юном возрасте?

–Да нет,– не отводя глаз от рисунка, ответил Конрауд.– Она не рожала.

–А что же произошло?

–Она умерла.

Прошмыгнув перед окнами кафе «Хрессингарскаулинн», мать Конрауда открыла дверь в заведение, проскользнула внутрь и приблизилась к угловому столику, за которым он ожидал ее. Она наклонилась к его щеке, чтобы поцеловать, но Конрауд отвел лицо в сторону: он уже взрослый мужчина – к чему эти телячьи нежности? К тому же, с тех пор как мать уехала вместе с Бетой, их отношения практически сошли на нет. Теперь, проделав неблизкий путь из восточных фьордов через всю страну, она всего на несколько дней приехала в Рейкьявик. О своем краткосрочном визите она оповестила Конрауда письмом, добавив также, что была бы рада с ним повидаться, и сама же назначила место встречи – по доброй воле Конрауд в «Хрессингарскаулинн» никогда бы не зашел: слишком уж пафосным на его вкус было это заведение. Его завсегдатаями являлись люди искусства, поэты и журналисты, которые любили с умным видом пофилософствовать за чашкой кофе.

Отцу о своем рандеву с матерью Конрауд не рассказал, поскольку знал, что его одобрения не получил бы. Ни о своей бывшей жене, ни вообще об их браке и причинах его распада, отец никогда не говорил. В последние месяцы Конрауд периодически – особенно когда находился в подпитии – заговаривал о расставании родителей, но в ответ каждый раз слышал от отца лишь гневные упреки и матерную брань в адрес матери, которая ему якобы изменяла.

Мать поинтересовалась, как у него дела, на что Конрауд пробурчал себе под нос какой-то дежурный ответ. Он в основном молчал, пока мать подыскивала темы для беседы. Они не виделись почти год, и неожиданно для себя Конрауд заметил, как она постарела: морщины стали более глубокими, кожа больше не сияла здоровьем, а в волосах проглядывала седина. Когда-то давно он спрашивал у матери, как она познакомилась с отцом, и она рассказала ему о танцевальном вечере, который проводился в одном заведении. Шла война, и на том вечере было немало солдат, которые оказывали ей непрошеные знаки внимания. Девушка уже не знала, куда деваться от назойливых кавалеров, когда появился он – уверенный в себе молодой человек, настоящий джентльмен, который в мгновение ока их разогнал. Все происходило довольно стремительно: через какое-то время будущие родители уже жили вместе в ожидании первенца – Конрауда. Со свадьбой тоже решили не затягивать, хотя женщина даже точно не знала, чем занимается ее жених в плане профессии. Более того, мать до сих пор утверждала, что в то время и не догадывалась об истинной сущности отца. Иногда к ним в дом приходили солдаты, визиты которых неизменно заканчивались тем, что отец вступал с ними в потасовку. Бывали у них и моряки с торговых судов, и в этом случае тоже отец нарывался на неприятности. В довершение всего он повадился устраивать в доме спиритические сеансы, в результате которых происходили очередные скандалы. Постепенно мать осознала, что ее мужу плевать, законна ли его деятельность или нет: единственное, что его интересовало, была нажива. Даже если кто-то нес ущерб от его махинаций, с отца все было как с гуся вода. Мать старалась смотреть на его делишки сквозь пальцы, но все больше убеждалась, что выйти замуж за такого человека было поспешным решением. Потом родилась Бета.

–Может, переедешь ко мне на восток?– спросила она, когда они сидели в «Хрессингарскаулинн», где фоном звучала веселая болтовня посетителей. Было очевидно, что этот вопрос стоил матери немалых усилий.

–Я хочу жить в Рейкьявике,– ответил Конрауд, осознавая в тот момент, что своим отношением нисколько не способствует тому, чтобы мать комфортнее чувствовала себя в его присутствии. Он и сам не знал, откуда взялось все это презрение, ощущение стыдливости, которое накрыло его, не успел он перешагнуть порог кафе, и почему в его душе закипает злоба. Возможно, причина заключалась и в том, что два вечера подряд он напропалую пил со своими приятелями и теперь пребывал не в лучшей форме.

–А если тебе снять комнату? Ты ведь не обязан с ним жить,– продолжала мать.– Ты уже взрослый, можешь сам о себе позаботиться.

–Ну да, может, и сниму.

–Вот-вот, не тяни с этим…

–Вообще-то, это мое дело, где жить,– высокомерно перебил ее Конрауд.– Я делаю то, что хочу и когда хочу.

–Ну да, конечно. Прости, что влезла не в свое дело.

Они оба помолчали.

Затянувшуюся паузу прервала мать:

–Что-то ты мне кажешься немного… Как твое самочувствие?