Северный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев

Иначе всем будет гибель.

А тут еще «Чесма» – броненосец, способный несколькими залпами смести с земли и Архангельск, и Мурманск, – подняла на мачте красный флаг. Те, кто находился сейчас на пристани, крестились, думая о том, что было бы, если б на «Чесме» оставался запас снарядов, который находился там еще совсем недавно. К счастью, запас этот успели выгрести. Иначе бы броненосец одним плевком снес бы половину пристани и утопил запыхавшегося, тяжело хрипящего «Минина», лишь недавно закончившего разрубать своим корпусом ледовое поле, прилипшее к берегу.

Покидать Архангельск решили на «Минине» и военной яхте «Ярославна». Яхта тем отличалась от гражданских судов, что на ней стояли орудия и она при случае могла постоять за себя.

Автомобиль привез семью Миллера: Наталью Николаевну – бледную, с тенями под глазами и скорбно сжатыми губами; дочерей и сына – сумрачного, неразговорчивого, угрюмо поглядывавшего из-под насупленных, плотно сведенных бровей на толчею, царившую на берегу. Генерал обнял жену, прижал ее к себе.

– Что происходит, Эжен? – спросила она едва слышно. – Что случилось?

– Случилось то, что и должно было случиться, – ответил тот нервным дрожащим голосом, прижал ее пальцы к своим губам. – Судьба отвернулась от нас, Тата. – Он приподнялся, оглядел баулы, которые адъютант вынес из машины и рядком расставил на причале, проговорил облегченно: – Слава богу, вещей набралось немного.

– Я взяла с собой только самое необходимое. И не больше того, Эжен. Как ты и велел.

– Правильно, Тата, – одобрил действия жены генерал, – живы будем – наживем еще, а если нас не будет, то и вещи не понадобятся.

В ответ Наталья Николаевна всхлипнула.

– Не думала, Эжен, что прощание с Родиной будет таким скоротечным и страшным, – прошептала она.

– Большевики прорвали фронт. Времени у нас в обрез. Между Архангельском и Красной армией – пустота. Есть места, где на триста километров нет ни одного нашего солдата, Тата.

– Куда же они подевались? – тихо спросила Наталья Николаевна.

Наивный человек – Таточка. На этот вопрос можно было даже не отвечать, но тем не менее Миллер ответил – не стал кривить душой и сказал правду:

– Разбежались.

– Значит, очень скоро в Архангельске могут оказаться большевики? – неверяще спросила Наталья Николаевна.

– Они уже здесь, Тата, – коротко произнес Миллер.

Наталья Николаевна вздрогнула. Проговорила тоненьким, совершенно беспомощным девчоночьим голоском:

– Как же это произошло?

На это Миллер не мог ответить. Отстранил от себя жену, оглянулся. Причал был забит людьми. Но уезжали не все, многие оставались, в том числе и офицеры в полковничьих чинах, решившие остаться, уговаривали отъезжающих последовать их примеру.

– Митя, что ты будешь делать в этой разлюбезной загранице, где никто тебя не ждет? Зачем ты уезжаешь? – Пожилой полковник в длинной артиллерийской шинели держал за плечи юного прапорщика с восторженным, почти детским лицом и время от времени встряхивал его. – Митя, очнись!

– Да, дядя!

– Это наваждение. – Полковник откидывал голову назад, стараясь вглядеться в Митино лицо, потщательнее рассмотреть его, запомнить черты, но это ему не удавалось, и старый артиллерист морщился жалобно; влажные, с проседью усы у него плаксиво съезжали то на одну сторону лица, то на другую. – Никто там тебя не ждет. Ни один человек… А что ждет? Нищета, холод, голод.

– Но это будет и здесь, дядя, – пробовал убедить старика в необходимости отъезда прапорщик Митя.

– Большевики обещают: ни один человек не будет ими тронут – ни один. Я не слышал, чтобы они репрессировали кого-нибудь из оставшихся. Таких нет.

– Это сегодня нет, а завтра обязательно будут, дядя, – терпеливо внушал полковнику свои мысли догадливый Митя.

Это уговаривание было противно слушать. Миллер отвернулся. Сын, стоявший рядом с ним, тоже отвернулся.

Воздух искрился от мелкой снежной сыпи, падающей сверху, по пространству словно бы перемещались широкие жемчужные волны, создающие безмятежное праздничное настроение, но над пристанью стоял горький слезный стон: многие из тех, кто собрался уезжать, плакали.

К Миллеру подошел капитан второго ранга, принявший на себя штурманские обязанности на «Минине» – в рубке ледокола он был старшим по воинскому чину. Приложил руку к виску:

– Запасов угля на ледоколе – на три часа хода.

– До Экономии дойдем? – спросил Миллер.

– До Экономии дойдем.

– Там заправимся.

– Есть заправиться на Экономии! – Кавторанг вновь приложил руку к виску и исчез.

Но заправиться в угольных бункерах Экономии не удалось. Как не удалось присоединить два ледокола «Канаду» и «Сусанина», заправлявших там свои погреба первоклассным английским кардифом, – на ледоколах уже развевались красные флаги. Миллер невольно выругался.

– Ч-черт! Куда же смотрел комендант Экономии?

А комендант Экономии, бывалый прапорщик, известный на побережье тем, что, ориентируясь на ломоту в собственных костях, умел давать долгосрочные прогнозы погоды, заболел русской болезнью – ушел в запой. Поражение белых он воспринял как личную беду и решил утопить эту беду в спиртном.

Когда об этом доложили Миллеру, он спросил:

– А расстрелять мерзавца нельзя?

– К берегу не подойти… Не дадут.

– Жаль. Комендант не выполнил приказа, данного ему, – не заменил экипажи «Канады» и «Сусанина» на офицерские команды. За это достоин пули…

– Если попадет в наши руки, так оно и будет, господин генерал, – пообещали контрразведчики.

На льду тем временем появились люди. Они бежали с берега к «Минину».

Миллер насупился.

– Кто такие?

Адъютант, умевший оказываться в нужную минуту рядом, поспешно вскинул бинокль, покрутил колесико наводки:

– Наши. Это офицеры уходят от продавшихся солдат.

– Надо их забрать, – сказал Миллер.

В бутылочно-черной прозрачной воде плавали небольшие льдины, иногда между ними на дымящуюся поверхность выскакивали блестящие шары, и любопытные глаза рассматривали людей. Блестящими, лоснящимися шарами были тюлени. В бухте, которую часто утюжили ледоколы, их было шесть голов.

На берегу громыхнуло несколько выстрелов – били по уходившим офицерам.

– Сволочи! – выругался Миллер, попросил адъютанта: – Голубчик, передайте-ка мой приказ на «Ярославну» – пусть ответят.

Адъютант исчез. Через несколько минут на военной яхте рявкнуло одно орудие, потом другое…

* * *

В заснеженном, неряшливом, в следах солдатской мочи окопе, – пехотинцы, не в пример матросам, старавшимся в этих условиях оставаться чистоплотными, вели себя так, будто всю жизнь отирались на задворках, среди помоек, – находились пятеро с миноноски: лейтенант Лебедев, осунувшийся, с прихваченными морозом скулами, мичман Рунге, примчавшийся из Архангельска на фронт к своим, и трое матросов… Все, что осталось от экипажа миноноски. Лебедев вздохнул:

– Так и не удалось нам, друзья, больше поплавать вместе… Извините, в этом виноват я. – Он снова сыро вздохнул, щелкнул кнопками перчаток – так эта привычка и не отстала от него, сколько он с нею ни боролся, и так пробовал, и этак – ничего не получилось. – Проклятое время, – произнес он горько, опустил голову.

Рунге поднял серый казачий башлык, никак не сочетающийся с его черной морской шинелью, и промолчал.

В пустых окопах, кроме них, пятерых тружеников моря, никого не было. Лебедев посмотрел в одну сторону окопа, в другую, рот у него невольно задергался.

– Да-a, попали мы, братцы, – проговорил он, покрутил головой, – как караси в суповницу со сметаной. Припечатали нас знатно. Никто даже знать не будет,