Все мы врём. Как ложь, жульничество и самообман делают нас людьми - Бор Стенвик

Подобные проекты стали особенно популярными в 1990-2000-х годах. В 2011-м я сам побывал на экскурсии в Культурно-историческом музее Осло, которую проводила актриса Клэр Де Ванген. Во время экскурсии она постепенно подменяла факты фантазией, и в конце концов мы оказались на самых задворках музея, в помещении, напоминающем декорации к фильмам Дэвида Линча. В описаниях подобных проектов часто встречаются такие характеристики, как «атмосфера места» и «воздействие на сознание», а сами проекты подогревают нашу тягу к раскрытию старых личных или семейных тайн.

Представителей древних обществ земледельческого типа подлинность окружающих их предметов нимало не заботила просто-напросто потому, что все вокруг было в той или иной степени подлинным. Подлинность, аутентичность вошли в моду, когда мы научились массово изготавливать копии, а наши впечатления стали предсказуемыми. Однако все предлагаемые нам аутентичные предметы являются, как правило, специально разработанными продуктами и, следовательно, не аутентичны.

Чтобы ощутить подлинность, порой нам нужен авторитет какой-нибудь организации (например, музея), а иногда мы стараемся найти подлинность в повседневности и тех ее элементах, которые не затронул технический прогресс. Вовсе не случайно многие произведения искусства, создававшиеся на рубеже тысячелетий, были привязаны к определенному месту, хотя мир в то время уже полностью зависел от Интернета. Одним из ключевых понятий в мире искусства стала интерактивность, предполагающая взаимодействие между людьми: художник Риркрит Тиравания приглашает всех желающих на тарелку супа в Большой дворец в Париже, а Олафур Элиассон зовет публику поиграть в конструктор и самостоятельно создать из «кирпичиков» Lego объекты искусства. Приходя в театр, зрители все чаще оказываются в «естественной» обстановке — например, за столом в обычной квартире, а театр одного актера и одного зрителя становится все более популярным.

В 2009 году на Эдинбургском фестивале произвела фурор театральная труппа Ontroerend Goed с пьесой «Internal». Во время постановки каждого зрителя подводили к столу, за которым сидел один из актеров. Зрителю наливали выпивку и расспрашивали его о самых сокровенных тайнах и предпочтениях, причем зритель должен был честно отвечать на все вопросы. После этого зрителей вдруг представляли четырем другим парам, и каждый из актеров рассказывал всем остальным о своих впечатлениях от собеседника. Однако наиболее удивительным, по словам самих артистов, было то, что зрители охотно принимали условия игры, хотя и сознавали, что делятся секретами с актером. Всего нескольких минут было достаточно, чтобы заставить зрителя признаться в самых сокровенных тайнах, расплакаться или влюбиться. Мы способны на проявление истинных чувств, даже когда притворяемся.

Задачей искусства во все времена было создать, в большей или меньшей степени, копию реальности. Мы, люди, всегда старались запечатлеть все, что казалось нам ценным и красивым, начиная с тех самых дней, когда на стенах пещер мы нацарапывали изображение убитых нами животных. В более поздние эпохи мы восхищались пейзажами, а сейчас стали снимать на мобильный своих близких и делать из снимков коллажи. Однако существовала и другая тенденция — манипулировать впечатлением и немного менять его. В любом изображении некоторые черты подчеркиваются, а другие, наоборот, удаляются. Именно об этом и говорит герой «Белого шума»: сфотографировав амбар бесчисленное множество раз, мы перестаем видеть его. Но разве подобные манипуляции не попытка выяснить причину того, почему тот или иной предмет вызывает у нас восхищение? Пожалуй, это отчасти верно: мы стараемся разобраться в собственных мотивах, однако искусство — это большой эксперимент, постоянно подбрасывающий нам новые стимулы. В таком случае вовсе не удивительно, что в число наиболее значимых для искусства понятий входят подлинность и правда и что искусство размывает границы лжи и блефа.

В прежние времена стать объектом изображения, позировать художникам или фотографам считалось честью. Сейчас мы постоянно окружены изображениями: снимки, реклама, кино и даже обои на стенах сливаются в один бесконечный поток изображений. Но такая навязчивость со стороны окружающего мира вовсе не убеждает нас в его существовании. Одна из функций копии — это уверить нас в том, что где-то в мире существует и ее подлинник, вот только когда копий становится бесчисленное множество, у нас возникает ощущение, что все это лишь блеф и надувательство; и чем больше копий мы видим, тем больше жаждем отыскать оригинал.

Возможно, искусство — это та сфера, в которой прошедшие тысячелетия сильнее всего размыли грань между настоящим и поддельным. Во-первых, нам все сложнее дать точные определения фальшивого и подлинного, а во-вторых, мы начали задаваться вопросом, действительно ли подобные определения так уж важны для нас. Важно ли, чтобы предметы искусства создавал художник? Важно ли, чтобы материал, из которого они выполнены, представлял собой именно то, чем кажется? Чтобы за ними скрывались правдивые истории и истинные чувства? Эти вопросы считаются настолько животрепещущими, что им посвящено немало литературных и театральных произведений, которые критики метко назвали «искусством об искусстве». Вот только они кое о чем забывают: подобными же вопросами мы задаемся, когда размышляем о других сферах современной жизни. Неужели наша личность — это лишь определенная роль? Разрушают ли технологии естественную составляющую нашей жизни? Становимся ли мы — члены общества, управляемого средствами массовой информации, — жертвами информационных манипуляций? Окружающий нас мир превращается в нагромождение смыслов, подтекстов и чужих толкований, поэтому вовсе не удивительно, что похожими вопросами задается и искусство.

Принц-самозванец — Высшее общество — Синдром самозванца — Актеры — Джентльменские манеры — Искренность и социальная мобильность — Страдания юного Вертера — Шерлок Холмс и викторианские тайны — Сартр и аутентичность существования — Конформизм богатых предместий — Притворяйся, пока не добьешься! — Маски и амплуа — По версии мозга — Политик-лицемер — Что такое характер? — Мозг как муравейник — Проверка самообмана — Положительные стороны самообмана — «Нейророман» — Я не виноват: это мой мозг! — Самообман или личностный рост? — Порушенная индивидуальность — Опыт обманщика

Тринадцатого января 1748 года в один из портов французской колонии Мартиника в Карибском море зашла спасательная шлюпка с французского торгового судна. Сам корабль захватили англичане, и капитану с экипажем пришлось добираться до берега в шлюпке. Вместе с ними в лодке находился один-единственный пассажир — «юнец лет восемнадцати-девятнадцати, чьи изысканные манеры и утонченные черты лица выдавали аристократическое происхождение». Жители острова вскоре поняли, что перед ними личность необычная. Сам юноша называл себя графом де Тарно, сыном фельдмаршала Франции, однако отношение к нему моряков свидетельствовало о том, что юноша принадлежит к еще более знатному роду. Один из матросов по имени Родез взял на себя роль его личного слуги — неотступно следовал за ним повсюду, хотя и держался на почтительном расстоянии.