Толмач - Родриго Кортес

– Простите меня, господин! – вскочил он из-за столика и принялся судорожно кланяться. – Что угодно вашему превосходительству?

– По документам он должен быть здоров, – жестко поставил условие Кан Ся, – а дальше я сам его вылечу. У нас для этого все средства есть.

* * *

Курбан встретил седого китайца на коленях; он только что закончил молитву Великой Матери.

– Ты, как я вижу, стал давать показания, – проронил вставший в дверях изолятора китаец. – Это хорошо. Только я одного не пойму: с чего началась твоя ссора с есаулом?

Курбан вспомнил свой последний допрос у этого седого китайца и мгновенно подобрался.

– Я не помню, ваше превосходительство. Но если на месте глянуть, может быть, что и вспомню.

Кан Ся изумленно глянул на монгола и захохотал:

– А ты не глуп! На волю захотелось?!

Курбан тоже осклабился:

– Я здесь уже больше года сижу, ваше превосходительство, а за что – вы мне так и не сказали.

Кан Ся резко оборвал смех:

– Ты что, монгол, торговаться со мной хочешь?

Курбан уверенно кивнул:

– За каждое мое слово, ваше превосходительство.

* * *

Спустя час они выехали на место массового убийства членов русской экспедиции, и Курбан с наслаждением вдыхал запахи стылой зимней земли и свежего до терпкости воздуха. Даже запах лошади, на которой он ехал, казался шаману немыслимо прекрасным.

– Ну что, монгол, вспомнил, где это произошло? – заинтересованно глянул на него Кан Ся.

Курбан ткнул перед собой связанными руками.

– Возле ручья, ваше превосходительство.

Кан Ся удовлетворенно кивнул: дело пошло на лад, и упираться его главный свидетель, похоже, не собирался. Они доехали до ручья, и Кан Ся спешился и помог слезть Курбану.

– Показывай и рассказывай.

Курбан окинул взглядом широкую, только недавно начавшую снова зарастать травой поляну и показал связанными перед собой руками на старое кострище.

– Мы вон там стояли…

– Все?

– Я, Семенов, есаул… – начал перечислять Курбан и облизнул губы. – Вы позволите мне попить?

– Можно, – разрешил Кан Ся и присел на бревно. Он был почти счастлив и готов был позволить толмачу что угодно, лишь бы дал нужные показания.

Курбан осторожно прошел к ручью и, стараясь не поскользнуться, встал на одно колено. Именно здесь, в ручье, должен лежать выброшенный им при аресте жертвенный кремниевый нож. Он склонился и замер: нож был на месте, а чуть ниже по течению, видимо снесенная сюда ветром, на него смотрела та самая карта неведомой священной земли.

Он судорожно оглянулся; Кан Ся так и сидел на бревне и, уверенный, что Курбан никуда не денется, смотрел вдаль. И тогда Курбан, упираясь связанными руками в мокрую скользкую землю, прилег возле ручья, вытащил нож, а затем осторожно, стараясь нечаянно не порвать, вытянул из воды и магическую карту. Так же осторожно уложил ее на землю, быстро расстегнул три верхние пуговицы ватной куртки и, почти не дыша, начал засовывать карту за пазуху. А едва она оказалась на его теплом теле, уронил голову прямо в грязь и заплакал от счастья.

– Спасибо, Великая Мать!

* * *

В начале января 1900 года на стол британского консула в Пекине легли все необходимые выписки и документы. Разумеется, большая часть этих фактов консулу была давно известна, но теперь, после эдикта Цыси о разрешении изучения восточных единоборств, все выглядело несколько иначе, и ненависть китайцев к пришельцам как бы получила высочайшую поддержку.

Консул отнюдь не был глуп и понимал: ненависть эта и впрямь имеет все объективные основания.

Во-первых, западные миссионеры бросили вызов конфуцианству – фундаментальной ценности всего Востока, и тех, кого религия Христа очаровывала, священники последовательно приводили к мысли о ложности традиционного культа предков и сатанинском характере традиционных фестивалей – со всеми этими бумажными драконами и разноцветными фонариками. Понятно, что в результате на длинноносых «гостей» ополчилась вся храмовая элита Поднебесной.

Во-вторых, каждый западный ученый авторитет волей-неволей, но бросал вызов стройной системе всей восточной науки. Ибо что толку в умении исцелить ипохондрию уколами трех серебряных иголок и предсказать судьбу по книге перемен – И-Цзин, когда по ту сторону «дискуссионной трибуны» стоит крупнокалиберный пулемет, автоматическое перо и самодвижущаяся огнедышащая повозка!

Ну и, в-третьих, ни один китаец – даже самый знатный – и мечтать не мог о тех правах и свободах, что были доступны любому голландскому матросу. Иностранец мог выкупить храм и превратить его в часовню. Иностранец никогда не ждал приема у губернатора более полудня. А главное, только иностранцу было позволено говорить то, что он думает, и думать так, как он пожелает.

Но, пожалуй, самые причудливые «драконы» рождались в массовом сознании простых китайцев. Связанная, как сноп сена, задачей выжить крестьянская община не прощала ни вора, ни убийцы – плачь не плачь. И когда они видели, как вчерашний преступник припадает к стопам Христа, а потом сияет, как прощенный, вывод делался однозначный: западный бог – бог воров и прохиндеев. А уж когда новообращенные китайские адепты выстраивались в очередь за денежной помощью далеких европейских единоверцев, презрению китайцев и вовсе не было границ.

В такой атмосфере весьма легко рождались слухи о том, что длинноносые жрецы, которых, кстати, никто сюда не приглашал, насилуют наших женщин и вырезают сердца и глаза у наших детей. И гадалки да монахи только подливали масла в огонь, «высоконаучно» объясняя, что западные «дьявольские огненные телеги» нарушили природное равновесие фэншуй, а значит, рано или поздно жди наводнений и засух, что, кстати, и происходило два года подряд.

Нечто подобное началось и рангом выше – в среде армии, полиции и бюрократии. Достаточно грамотные люди, они прекрасно понимали, что европейцы действуют с позиции силы и тем самым – вне законов Поднебесной. А потому пакостили длинноносым, как могли: задерживали документы, по возможности запрещали им все, что только можно запретить, и даже откровенно покрывали ихэтуаней.

Но главные противники иностранного влияния сидели на самом верху. Цинские министры не могли закрыть глаза на то, как после отъема портов стоимость китайского экспорта упала вчетверо против стоимости импорта при том же объеме товаров. Севшие своими толстыми задами на горло Китаю длинноносые – русские, немцы, англичане, французы – теперь выкачивали из его экономики все, что могли, словно вампиры – кровь, безостановочно, до последнего стука сердца.

Понятно, что при таком раскладе казна стремительно пустела, цинское правительство было вынуждено увеличивать налоги, народ волновался, а вся страна неудержимо катилась к финалу – полной потере управляемости и распаду.