Новейшая история еврейского народа. От французской революции до наших дней. Том 2 - Семен Маркович Дубнов

членов об­щины. Сорок два человека были брошены в тюрьму. Узников доп­рашивали «с пристрастием», применяя близкие к пытке приемы старой полицейской юстиции; но все они с негодованием отрица­ли свою виновность и на очных ставках с Терентьевой резко ули­чали ее во лжи. Страхов в своих донесениях уверял Хованского, что напал на след чудовищного преступления, совершенного це­лым кагалом. Сообщая об этом в Петербург, Хованский предста­вил дело как преступление, совершенное на религиозной почве, и получил в ответ жестокую резолюцию императора Николая I (26 авг. 1826): «Так как оное происшествие доказывает, что жиды ока­зываемую им терпимость их веры употребляют во зло, то в страх и пример другим — жидовские школы (синагоги) в Велиже запе­чатать впредь до повеления, не дозволяя служить ни в самих сих школах, ни при них».

То был суровый язык наступившего тем временем нового цар­ствования. Начало его совпало с возобновлением следствия по Велижскому делу, и это совпадение имело роковые последствия для всех русских евреев. Судя по содержанию и резкому тону резолюции, Николай I был в тот момент убежден в наличности ритуального пре­ступления. Загадочное, нелюбимое племя предстало перед новым царем в виде скопища изуверов и злодеев, убивающих христианских детей. Под этим мрачным впечатлением разрабатывался тогда в Пе­тербурге потрясший вскоре все еврейство устав о рекрутчине, обрек­ший на мученичество еврейских младенцев... Кару несло все еврейс­кое население России, но особенно трагично было положение велижской общины, подвергшейся ужасам своеобразного осадного поло­жения. Большая община была объявлена под подозрением, все сина­гоги были закрыты, как какие-то злодейские притоны, и несчастным нельзя было даже собираться, чтобы вместе излить душу в молит­ве; все торговые дела прекратились, лавки закрылись, и сумрач­ные лица мелькали по улицам города, погруженного в глубокий траур.

Страхов, председатель следственной комиссии, все более растя­гивал сеть следствия. Терентьева и другие «доказчицы», хорошо со­держимые в тюрьме, давали все больше воли своей фантазии. Они «припомнили» и раскрыли перед следственной комиссией ряд дру­гих религиозных преступлений, совершенных евреями: убийства де­тей в пригородных корчмах, осквернение церковной утвари и т. п. Хованский поспешил сообщить о новых разоблачениях зорко следившему за ходом следствия царю, но тут он уже проявил излишнее усердие: царь почувствовал что-то неладное в этом бесконечно рас­тущем клубке преступлений и на докладе положил резолюцию (окт. 1827): «Надо непременно узнать, кто были несчастные сии дети; это должно быть легко, если все это не гнусная ложь». Его убежде­ние в виновности евреев явно поколебалось. Стараясь пополнить недостаток действительных улик, комиссия через Хованского сноси­лась с губернаторами «черты оседлости», требуя от них сведений о местных ритуальных процессах прошлых лет. Под влиянием этих ро­зысков было возобновлено «преданное забвению» Гродненское дело 1816 года. Какой-то выкрест Грузинский из местечка Бобовни (Мин­ской губернии) заявил следственной комиссии, что он готов пока­зать описание чина ритуального убийства в одной «тайной» еврейс­кой книге; но когда книгу добыли и перевели указанное место, ока­залось, что там речь идет о правилах убоя скота по еврейскому зако­ну. Ошельмованный ренегат сознался, что сделал свой донос из же­лания заработать, и по царскому повелению был сдан в солдаты. Не­доверие к велижскому следствию росло в Петербурге. Дело было изъя­то из рук запутавшейся в сети лжи следственной комиссии и переда­но в Сенат (1830).

Четыре года рассматривалось Велижское дело в уголовном де­партаменте Сената и затем в пленуме его, но разногласия не были устранены. В 1834 г. дело перешло в наивысшую инстанцию: в Госу­дарственный совет, и тут впервые всплыла наружу правда. Борцом за правду выступил престарелый член совета Николай Мордвинов, владелец поместий близ Велижа, хорошо знавший местных евреев и возмущавшийся лживостью взведенного на них обвинения. В каче­стве председателя департамента гражданских и духовных дел Госу­дарственного совета он в целом ряде заселений, путем тщательного разбора следственного материала, разрушал всю эту вавилонскую башню лжи, сооруженную Страховым и Хованским, и доказывал, что генерал-губернатор из предубеждения против евреев вводил прави­тельство в заблуждение своими донесениями. Убежденный довода­ми Мордвинова и других защитников правды, департамент выска­зал свое мнение, что следует освободить всех евреев и вознаградить их, как безвинно пострадавших, а доносчиц-христианок сослать в Сибирь. Общее собрание Государственного совета согласилось с мне­нием департамента, отвергнув только пункт о вознаграждении пост­радавших.

18 января 1835 года Николай I утвердил следующее решение Государственного совета: «Евреев, подсудимых по делу об умерщв­лении солдатского сына Емельянова и по другим подобным делам, как положительно не уличенных, от суда и следствия освободить; до­казчиц-христианок: крестьянку Терентьеву, солдатку Максимову и шляхтянку Козловскую, виновных в изветах, коих ничем не могли подтвердить, сослать в Сибирь на поселение; крестьянскую девку Ере­мееву, за разглашение себя в простом народе предсказательницею, отдать на священническое увещание». Подписывая этот приговор, Николай I собственноручно прибавил следующую характерную ре­золюцию, не подлежавшую опубликованию: «Разделяя мнение Государственного совета, что в деле сем, по неясности законных до­водов, другого решения последовать не может, как то, которое в ут­вержденном мною мнении изложено, считаю, однако, нужным при­бавить, что внутреннего убеждения, чтобы убийство евреями произ­ведено не было, не имею и иметь не могу. Неоднократные примеры подобных умерщвлений доказывают, что между евреями существу­ют, вероятно, изуверы или раскольники, которые христианскую кровь считают нужною для своих обрядов; сие тем более возможным ка­заться может, что, к несчастью, и среди нас, христиан, существуют иногда такие секты, которые не менее ужасны и непонятны. Словом, не думая отнюдь, чтобы обычай сей мог быть общим евреям, не от­вергаю, однако, чтобы среди них не могли быть столь же ужасные изуверы, как и между нас, христиан». Утвердившись в этом мнении, Николай I не согласился подписать другое решение Государствен­ного совета, состоявшееся в связи с приговором: чтобы всем губер­наторам было предписано впредь строго руководствоваться указом 1817 года, запрещающим возбуждать ритуальные обвинения «по од­ному только предрассудку», — ибо, отвергая предрассудок в полном его объеме, царь сам признавал его в части, как предположение о наличности изуверской секты.

В конце января 1835 года в Велиже получился указ: выпустить из тюрьмы оправданных евреев, распечатать закрытые в 1826 г. си­нагоги и возвратить туда забранные полицией свитки Торы. Вышли из темниц измученные долгим заточением узники, кроме нескольких, умерших во время заключения. Синагоги, закрытые для воплей му­чеников, раскрылись для молитв спасенных. Снято было восьми­летнее осадное положение, прекратился террор, давивший опаль­ную общину. Дописана была новая страница еврейского марти­ролога.

Но не одними ритуальными процессами исчерпывались чрез­вычайные бедствия той эпохи. Бывали еще коллективные расправы на основании более реальных обвинений, которые из частных уго­ловных дел превращались в преступления общественные и влекли за собою тяжкие кары для целых общин. Вследствие ужасов тогдашней