Новейшая история еврейского народа. От французской революции до наших дней. Том 2 - Семен Маркович Дубнов

иудаизма» выступили с научными возражения­ми Тугендгольд в Варшаве, Пост и Цунц в Германии. Но злое семя было посеяно: в польском обществе, и без того недружелюбно на­строенном к еврейству, усилилась юдофобия. Это сказалось во вре­мя польского восстания 1830 и 1831 годов.

Когда в Варшаве, под влиянием парижской июльской рево­люции, вспыхнуло «ноябрьское восстание» 1830 года, встрепену­лась и та часть еврейского общества, которая надеялась изъявле­нием польского патриотизма улучшить положение своего народа. В декабре один из «старозаконных», С. Герниш, подал диктато­ру Хлопицкому заявление от имени группы еврейской молодежи о ее готовности образовать отряд волонтеров для участия в деле освобождения родины. Диктатор ответил, что евреи, как не име­ющие гражданских прав, не могут служить в армии. Военный ми­нистр Моравский произнес при этом знаменательную фразу: «Мы не позволим, чтобы еврейская кровь смешалась с благородной кровью поляков: что скажет Европа, узнав, что в деле завоевания нашей свободы мы не могли обойтись без еврейских рук?» Обид­ный отказ не охладил, однако, усердных еврейских патриотов. Группа варшавской интеллигенции, с директором Раввинского училища Эйзенбаумом во главе, обратилась к временному прави­тельству с петицией, в которой, уверяя в любви евреев к «отчиз­не» и готовности нести личные жертвы ради ее спасения, просили о равноправии. Сын полковника Берека Иоселевича, положивше­го жизнь за польское дело, Иосиф Беркович решил повторить опыт отца и выпустил прокламацию, в которой призывал евреев стать в ряды борцов за независимость Польши. Варшавская еврейская община выказала свой патриотизм тем, что пожертвовала на дело восстания 40 тысяч злотых и собирала дальнейшие пожертвова­ния для снаряжения добровольцев, но проект образования особого еврейского полка она находила нежелательным, так как это не соответствует задаче единения всех граждан в обороне отече­ства, а потому предпочитала, чтобы евреи-добровольцы были рас­пределены по всей армии. После этого евреев стали принимать на службу, но больше в милицию, чем в регулярную армию. Началь­ник варшавской национальной гвардии, Антоний Островский — один из немногих вождей восстания, не одержимых юдофобией, — допускал в свою гвардию добровольцев-евреев под условием, что­бы они не носили бороды (янв. 1831); но позже пришлось отка­заться от этого условия (ибо многие не решались сбрить бороду) и образовать отряд городской милиции из «бородачей», куда вош­ло до 850 евреев. Эта милиция мужественно исполняла тяжелую задачу обороны Варшавы от русских войск. Рядом с членами за­житочных семейств в обороне участвовала и беднота. Вид этих пасынков отечества, сражающихся за него, тронул сердце гумани­ста Островского, и он позже писал: «Это зрелище не могло не выз­вать боли сердечной: совесть повелевала как можно скорее занять­ся устройством этой, наиболее униженной части населения нашей страны». Патриотический порыв евреев не шел, однако, дальше Варшавы. В провинциальных городах они обыкновенно отказы­вались от службы в войсках, ссылаясь на то, что религия зап­рещает проливать человеческую кровь. Скоро вопрос о евреях в армии был разрешен: декретом сейма от 30 мая 1831 г. евреи были освобождены от военной службы под условием уплаты рекрутского налога, вчетверо большего, чем взимавшийся в предыдущие годы.

Когда «дворянская революция», не найдя поддержки в низах польского народа, потерпела неудачу, ее очутившиеся в загранич­ной эмиграции участники предались покаянным размышлениям. Историк Л ел евель обнародовал в Париже «Манифест к народу из­раильскому» (1832), призывая евреев забыть обиды, чинимые им ны­нешней Польшей, ради светлых воспоминаний былой Речи Поспо­литой и надежд будущей свободной страны. Он сравнивал цветущий период еврейской истории в старой Польше с современным состоя­нием их под игом «венских фараонов» или «под властью северного Невухадносора» (Николая I), который «вырывает маленьких детей из объятий матерей и кидает в ряды развращенной солдатчины», обрекая их на измену своей народности. «Близится царство наро­дов, — восклицает Лелевель, — все нации сольются в одну, призна­ющую единого Бога-Иегову. Монархи давали евреям ложные обе­щания, народы дадут им свободу. Польша скоро подымется. Пусть же евреи, живущие на ее почве, пойдут об руку с братьями-поляка­ми! Евреи завоюют себе права. Если же они будут настаивать на воз­вращении в Палестину, поляки помогут им осуществить это жела­ние». Подобные возгласы слышались позже в мистическом кружке Мицкевича и Товянского в Париже. Там много говорилось об исторической судьбе двух народов-мучеников, польского и еврейс­кого, и о их мировом мессианском призвании. Но рядом с этими по­рывами «пленной мысли» в тех же кружках эмигрантов нередко проявлялись и обычные отношения к евреям. Парижский орган эмиг­рации «Nowa Polska» вызвал своими юдофобскими выходками от­поведь журналиста-эмигранта Герниша, напоминавшего коллегам, что бесчестно травить людей, которые являются «рабами рабов». Два других участника восстания, Людвиг Люблинер и Леон Голлендерский, делили с польскими изгнанниками все их бедствия и на чужбине предавались размышлениям о судьбах своего народа («Les juifs en Pologne» Люблинера, Брюссель, 1839; «Les Israelites en Pologne» Голлендерского, Париж, 1846).

В усмиренной Польше, потерявшей свою прежнюю автономную конституцию и управляемой железною рукою русского наместника генерала Паскевича, евреи на первых порах не испытывали резких перемен в своем гражданском положении. Их жизнь регулировалась старыми местными законами, а не общеимперскими. Только в 1843 г. польские евреи были в одном отношении уравнены со своими рос­сийскими братьями: с них стали брать рекрутов натурою, вместо прежней рекрутской подати. Царский указ, распространивший дей­ствие рекрутского устава 1827 г. на евреев Царства Польского, сделал для них значительные смягчения: призывной возраст установлен в 20— 25 лет; дети же 12—18 лет могут быть принимаемы на службу лишь при желании родителей заменить взрослого сына малолетним. Тем не менее для польских евреев, совершенно непривычных к солдатчине, тогдашняя 25-летняя служба в чуждой им русской среде яв­лялась каторгой. Варшавский божничный дозор отправил депута­цию в Петербург с просьбою уравнять евреев Царства Польского в гражданских правах с христианами, так как в законе 1817 г. говори­лось, что евреи освобождаются от личной воинской повинности до тех пор, пока они не пользуются равноправием. Ходатайство, конеч­но, осталось без последствий, так как слово «равноправие» отсут­ствовало в политическом лексиконе Николая I.

§ 28. Старый быт и начало «гаскалы»

Все было сделано для насильственного разрушения старого ев­рейского быта. Рекрутчина, ежегодно вырывавшая из семьи тысячи юношей и младенцев, казармы, превращенные в дома для новообра­щенных, русификация через казенную школу, сокращение общин­ной автономии — все это выдвигалось на штурм крепостной стены, которою еврейство ограждало себя от внешнего мира. И тем не ме­нее старая крепость не дрогнула, и оборонявшиеся в ней только усер­дно замазывали все щели, ограждая себя от враждебных ударов, но, к несчастью, также от проникновения свежего воздуха. Если прави­тельство своею системою опеки и гнета добивалось приобщения ев­реев к