Русский израильтянин на службе монархов XIII века - Александр Койфман

Визирь удивился, когда я вернул ему тысячу динаров, которые у меня остались после поездки. Он рассмеялся и напомнил, что был прав, когда хотел дать мне только три тысячи. Впрочем, тут же сказал, что я могу оставить эту тысячу себе, как жалованье за текущий год. Я не разговаривал раньше ни с эмиром, ни с визирем о своем жалованье. Они уже привыкли, что должны сами напоминать мне об этом. Дело было в том, что расходы у меня хоть и возросли после переезда в большой дом, но оставались по их понятиям незначительными. Я не покупал землю, не устраивал пиршества, не приобретал рабов. А в результате денег, которые периодически давал эмир, мне было более чем достаточно.

1220 – 1221 годы

Эмир выехал на север к брату только в конце тысяча двести двадцатого года. Весь год он колебался. Все время ему что-то мешало начать активные действия. Сначала это было отсутствие войска, которое можно было бы взять с собой. Осенью возникло напряжение в Египте. Если всю весну и лето в Египте не велись активные военные действия, то осенью крестоносцы начали было наступление, но оно быстро провалилось. А потом заболел Дауд. Тогда я единственный раз отказался от своего решения не использовать имеющиеся у меня лекарства. Боялся, что если кого-то вылечу, то от меня все время будут ожидать чудесных избавлений от болезней. Но с Даудом все было не так. Я как раз отсутствовал в Дамаске, ездил на очередную встречу с Жаком. Все-таки не мог отказаться от желания видеть его хоть иногда. Потом расскажу об этих встречах.

И вот после моего возвращения домой в начале ноября ко мне поздно вечером приехал Абу аль-Сахат. Он был совершенно подавлен.

– Дауд болеет очень сильно. Боюсь, что мы его потеряем.

– Что с ним? Он последнее время почти не болеет.

– Они ездили с Абу Мухаммадом в Баальбак, на обратном пути заночевали в степи. Был сильный дождь, Дауд промок, а утром, не обращая на это внимания, продолжил поездку. Хотел скорее вернуться домой. Был сильный встречный ветер. И теперь он лежит с высокой температурой. Я ничем не могу ему помочь, мои лекарства не действуют. Мы только даем ему пить и вытираем пот. Это не может продолжаться бесконечно. Я боюсь, что он не выдержит еще сутки. Ты должен помочь.

– Чем помочь, учитель? Что я могу сделать, если даже ты признаешь свое бессилие?

– У тебя есть лекарства твоей страны. Я никогда не просил тебя помочь, но сейчас заклинаю тебя – сделай что-нибудь. Для меня Дауд как племянник, почти как сын. У меня нет своего сына. Я присутствовал при его рождении. Всегда был рядом, когда он болел. Дай твои лекарства!

– Учитель, я боюсь, что они уже не действуют. Прошло слишком много времени. Они могут навредить.

– Ему уже ничто не может навредить. Если мы не сделаем что-нибудь, его организм не выдержит. Завтра к вечеру мы его потеряем. Дай лекарство. Вся ответственность будет на мне.

Я вытащил из ящика сверток с лекарствами. Много лет даже не разворачивал его. Отобрал антибиотики и начал просматривать сроки годности. Все сроки за эти шесть лет прошли. Отобрал одно, срок которого истек год назад, и протянул шесть таблеток Абу Сахату.

– Попробуй это. Нужно раскрошить таблетки и давать вместе с водой. Просто проглотить их он не сможет. Давай по две таблетки три раза за сутки. Но я не уверен.

– Спасибо, Роман. Я тоже не уверен, но мы должны что-то сделать.

– И не говори никому, какие порошки ты даешь.

К моему удивлению, на следующий день уже перед обедом Абу Сахат прислал нарочного сказать, что Дауд открыл глаза, просит пить. Вечером еще один нарочный сообщил, что жар спал, Дауд попросил есть. Я отправил с этим посланцем еще две таблетки и написал, что давать нужно теперь по одной.

На следующий день ко мне приехал Абу Сахат и со слезами благодарности заявил:

– Дауд встал, чувствует себя лучше. Эмир потрясен выздоровлением, сказал, что устроит по этому поводу пир. Но я ничего не сказал о твоих таблетках.

Это осталось нашей тайной.

Вернемся к моим встречам с Жаком и Маргарет. В мае, как и обещал, я поехал с частным визитом к Ибелинам. Я знал, что летнее время, начиная с мая, Маргарет проводит в замке в горах. Джон оставался почти на все лето на Кипре или в Бейруте, обычно не отпускали многочисленные повседневные дела. Но Жак должен был быть с Маргарет. С помощью Абу Сахата мне удалось приобрести прекрасное кольцо с большим пронзительно-голубым тщательно отполированным камнем бирюзы в форме сердечка.

Эмир, узнав, что еду к Жаку, был недоволен моей просьбой об отпуске, но все же отпустил меня на неделю, съязвив, что я слишком близко к сердцу принимаю дела христиан. Дел у меня практически не было: эмир не воевал ни с кем, в Египет меня не отпускал, а к текущим делам с представителями вассальных владений меня привлекали редко. Погода была великолепная, дорога хорошая, и я проехал эти семьдесят километров до замка за полтора дня. Меня сопровождали только пятеро солдат, которых заставил меня взять эмир.

Мы прибыли в замок перед обедом. В замке действительно были Маргарет и Жак с немногочисленной прислугой. Жак радостно бросился ко мне, на вопрос, как ему здесь живется, ответил:

– С графиней мы дружим, а дядя Джон разрешает ездить на лошади сколько я захочу, но только в сопровождении моего слуги Иоанна. Только сражаться не с кем, Иоанн не любит сабли. Говорит, что это баловство.

Видно было, что ему нравится жить у Маргарет. Слава богу. Мог ли я дать ему спокойную жизнь? Я не понимал, почему его судьба, его жизнь меня так волнует. Об этом же спросила меня Маргарет, когда мы гуляли по верхней площадке главной башни замка. Настроение у меня было хорошее, я основательно отдохнул после обеда. Поэтому рассеянно сказал:

– Мы в ответе за тех, кого приручили.

Она не поняла и вопросительно поглядела на меня. Что я мог ей сказать? Что это гениальные слова из детской книги[160], которую напишут через семьсот с чем-то лет? Да и правильно ли я их запомнил? Я не стал развивать свою мысль, а Маргарет не переспросила. Ее мысли были совсем о другом. Она пожаловалась.

– Джон усиленно продвигает сватовство. Он уже согласился на то, что Жак уедет вместе со мной. Он даже согласен, чтобы я его официально усыновила. Ведь у меня нет и не будет детей. А жених прислал свой портрет. На портрете мужчина лет сорока, но я же знаю, что ему скоро шестьдесят.

– Кто он такой?

– Марквард, маркграф Анконы[161]. Когда-то он был знаменит, решал вместе с императором Генрихом VI[162] судьбы Южной Италии. В тысяча сто девяносто седьмом году после смерти Генриха VI был сослан королевой Констанцией[163] в графство Молизе[164]. Но уже в следующем году после смерти Констанции он отвоевал Палермо, освободив, по существу, малолетнего Фридриха II. А потом отставка и прозябание в Молизе, в замке Монфор[165]. Анкону он потерял, там сейчас республика, хотя титул остался за ним. Он не смог удержаться без жесткой поддержки Фридриха II. А Фридрих не захотел ссориться со всеми этими мелкими республиками области Марке.