Афродита у власти. Царствование Елизаветы Петровны - Евгений Анисимов

Довольно быстро Мария-Терезия показала себя целеустремленным и энергичным государственным деятелем. Те, кто услышал ее твердую и ясную речь 11 ноября 1741 года на присяге в Вене, с трудом могли узнать веселую добродушную Резль в суровой властительнице, воительнице, вставшей на защиту родины. Воительницей она предстала и в Буде, в церкви Святого Мартина, когда ей на голову возложили корону Святого Стефана — основателя Венгерского государства, — а потом на вершине Королевской горы. Здесь, на глазах тысяч венгров, по обычаю венгерской коронационной церемонии, верхом на коне, она чертила кресты в небе сверкающей на солнце саблей Святого Стефана, обращаясь во все четыре стороны света.

Венгрия заняла особое место в жизни и судьбе Марии-Терезии. Венгрия была ее первой победой. По недоразумению Марию-Терезию часто называют императрицей. По существу это правильно, но формально она ею никогда не была — напомню, что после смерти Карла VII (баварского курфюрста) в 1745 году императором стал муж Резль Франц I. Когда же он, к величайшему горю своей супруги, неожиданно умер в 1765 году, императором стал Иосиф II, их сын. Сама же подлинная властительница империи Мария-Терезия имела титул королевы Венгрии, точнее, короля Венгрии. Так мужским титулом называли ее венгры. Признав в 1741 году ее своим королем, они сделали ее легитимным правителем. Помогли они Марии-Терезии и осенью того же года, когда империя оказалась в безвыходном положении после поражений в войне с Пруссией. Тогда Марии-Терезии срочно требовались сто тысяч гульденов на восстановление обороноспособности государства. Престиж Австрии упал как никогда. Из Петербурга, из Коллегии иностранных дел, писали русскому посланнику в Вене Людвигу Ланчинскому: «Целый свет не может довольно надивиться слабому оборонительному состоянию венского двора, надобно было ожидать, что в таком крайнем случае употребятся и крайние меры». Вот и наступил час этих крайних мер, немыслимый ранее для гордых Габсбургов.

Мария-Терезия приехала в Буду как просительница. 11 октября, в черном одеянии, с короной Святого Стефана на голове и с его саблей на боку, она взошла к трону и так, стоя, обратилась по-латыни (официальный язык Венгерского королевства) к собранию магнатов и муниципалитета. Она сказала, что в этот страшный час испытаний для империи ей не к кому более прибегнуть за помощью, кроме верных и доблестных венгров. И она верит, что они не бросят ее в беде. Она покорила в тот день сердца своих венгерских подданных, которые дали деньги и оказали военную помощь в борьбе с Пруссией. Через десять дней, во время присяги Франца-Стефана, она вошла в собрание с полугодовалым, «живым, как бельчонок», эрцгерцогом Иосифом на руках, и, увидев ее, венгры дружно крикнули: «Да здравствует король Мария-Терезия!» И эта первая, но такая важная победа удивила всю Европу — на политической сцене появился новый сильный лидер.

В 1743 году Мария-Терезия вступила в освобожденную от французов Прагу, где ей возложили на голову корону Святого Вацлава. Так она стала королевой Чехии и Богемии. Но при этом Мария-Терезия ни за что не хотела короноваться императорской короной. Она считала, что это невозможно до тех пор, пока Силезия не будет освобождена от «злого человека» — Фридриха II. Ненависть к нему никогда не утихала в ее душе и даже наоборот — возрастала, о чем будет сказано ниже. Долгие годы борьба за возврат Силезии была главной, определяющей целью политики правительства Марии-Терезии, основой ее отношений со многими державами, в том числе и с Россией, к которой мы и вернемся.

* * *

В начале царствования Елизавета Петровна долго не могла определить своего места в этом смертельном споре отважной женщины с прусским королем. С одной стороны, Россия подписала Прагматическую санкцию Карла VI, с Австрией Россию связывали международные договоры, но самым главным была общность интересов русских и австрийцев на юге (против Османской империи) и в Речи Посполитой. С другой стороны, ориентация на Австрию была характерна для свергнутого Елизаветой правительства Брауншвейгской фамилии. Более того, в 1743 году австрийский посланник в Петербурге маркиз Ботта д’Адорно оказался замешан в деле Лопухиных, обвиненных в государственном преступлении — заговоре против императрицы Елизаветы Петровны. Елизавета была оскорблена и требовала от Марии-Терезии сурово наказать посланника, вовремя уехавшего из России. И хотя никаких доказательств вины маркиза не нашлось, Мария-Терезия, идя навстречу пожеланиям Елизаветы, приказала посадить незадачливого дипломата в тюрьму. Всё это, как и русско-шведская война 1740–1743 годов, мало способствовало намерению русских встать на защиту Прагматической санкции. Да и неприятельские отношения с прусским королем Фридрихом II у Елизаветы Петровны сложились не сразу.

Читатель помнит, что именно Фридрих дал Елизавете совет не отпускать опального императора Ивана Антоновича и его родных в Германию, а заслать их куда-нибудь в глубь России, чтобы о них никто и не ведал. Совет для начинающей государыни оказался дельным. Фридрих всегда был весьма циничен. Русское Брауншвейгское семейство состояло в родстве с его семьей — жена Фридриха II королева Елизавета-Христина приходилась теткой принцу Антону-Ульриху, сидевшему в Холмогорской тюрьме со своим сыном Иваном Антоновичем. Впрочем, для Фридриха родство ровным счетом ничего не значило. О брауншвейгских родственниках он говорил так: «Я признаю между владетельными особами родственниками только тех, которые мне друзья».

Проявлял король и другие знаки внимания к дочери Петра Великого. Как только стало известно о деле Лопухиных, Фридрих, воспылавший праведным гневом, тотчас выслал из Берлина как персону нон грата упомянутого выше маркиза Ботта, переведенного к тому времени из Петербурга в Берлин. Так суетливо он стремился угодить русской царице. И вообще, Фридрих был связан с Россией теснее, чем можно поначалу подумать. Известно, что в 1730-е годы он попросту находился на содержании русского правительства. Как уже сказано выше, король Фридрих-Вильгельм I держал своего сына-кронпринца в черном теле, ограничивая его во всем и, конечно, в деньгах. А они были так нужны молодому человеку! И вот через саксонского посланника в Петербурге Зума кронпринц установил связь с русским правительством, точнее, с герцогом Бироном, который и посылал ему деньги. Речь, конечно, не идет о некой вербовке русской разведкой прусского кронпринца. Бирон посылал ему деньги на всякий случай, в расчете на будущее — «прикормить» наследника престола такого сильного государства, каким была Пруссия, никогда не было лишним.

Но русских денег молодому Фридриху все равно не хватало, и он с отчаянием писал Зуму: «Вы не поверите, с каким ожесточением некоторые господа требуют от меня книг. Есть люди, которые такие требования доводят до безрассудства. Однажды по долгу справедливости я снабдил их книгами, и теперь [от них] нет отбою». Пусть читатель не думает, что в письме идет речь о библиомании Фридриха. Под «книгами» подразумеваются деньги, а безрассудные люди, которые очень хотят вернуть свои книги от кронпринца, — кредиторы, мучившие его своими претензиями. Во многих письмах за 1738–1739 годы Фридрих с волнением писал об успехах «книгопечатания» в России, хлопотал, чтобы «императорская книгопечатня» немедленно слала ему все новинки, потому что он «прочел все свои старые книги и ему нечего читать».