Афродита у власти. Царствование Елизаветы Петровны - Евгений Анисимов

«Русская литература» так волновала душу Фридриха, что он умолял Зума присылать даже «по два экземпляра, подобно тем, которые вы мне присылали в первый год вашего пребывания в России, ибо я нашел такое чтение весьма поучительным, а истины, в них заключающиеся, имеют удивительное приложение к практике». Иногда кронпринцу удавалось писать прямым текстом: «Король болен. Пусть это вам послужит аргументом, чтобы мне к лету поверили порядочную сумму, ибо если хотят меня обязать, то пусть торопятся». Письмо датировано серединой 1739 года, когда король-отец, к несчастью для заботливого сына, поправился. И снова Фридрих хлопочет о своей библиотеке: «Что бы вам ни говорили, но мои книги весьма немногочисленны, и у меня нет даже для обыкновенного употребления, чтобы можно было хоть что-нибудь делать. Поэтому вы видите, как мне необходимо иметь книги, которые я у вас просил. Без них планы моих занятий разлетаются как дым».

Как только Фридрих вступил на престол, он начал добиваться заключения с Россией оборонительного союза, который и был подписан в начале 1741 года. Этот договор полностью нейтрализовал подобное же соглашение, заключенное Россией ранее с Австрией. Фридрих теперь мог не опасаться вмешательства России в спор за Силезию. Приход осенью к власти Елизаветы заставил «мироломного» короля удвоить свои усилия по нейтрализации России. Он дал прямое указание своему посланнику в Петербурге Арвиду Акселю Мардефельду не жалеть денег на подкуп сановников и влиятельных лиц правительства новой императрицы. Незримый осел с реальным золотом был введен в Петербург. «Раздувайте огонь против врагов или ложных друзей, — писал король Мардефельду, — куйте железо, пока оно горячо!»

Иной читатель спросит, зачем прусский король так суетится, хлопоча о своих интересах в Петербурге, — ведь границы России далеки от прусских и мало что может поссорить Берлин и Петербург. Но Фридрих II думал иначе, и не зря! Россия всегда пугала его своей величиной, своими неисчерпаемыми ресурсами, своими имперскими аппетитами и непредсказуемостью политической жизни. Король не ставил высоко русскую армию (как и любую другую, кроме прусской), но ценил русского солдата еще до того, как столкнулся с ним на поле боя. В 1737 году он писал упомянутому выше Зуму: «В оборонительной войне я считаю это государство непобедимым, в этом отношении это — гидра. Армии в ней родятся, как в других странах отдельные люди… Русский тотчас становится солдатом, как только его вооружают. Его с уверенностью можно вести на всякое дело, ибо его повиновение слепо и вне всякого сравнения. Он довольствуется плохою пищею. Он кажется нарочито рожден для громадных военных предприятий». Россия нужна была ему как огромная гиря, которая на весах спора за Силезию перетянет чашу в его пользу, позволит гарантировать это ценное приобретение. Поэтому понятны титанические усилия Фридриха по плетению золотой паутины, которой он хотел опутать двор этого «крещеного медведя» (так в Европе называли Россию).

Эта подрывная работа началась с первых дней царствования Елизаветы, и многое благоприятствовало прусскому королю. Основу «прусской партии» при дворе составляли личности, уже известные читателю: влиятельный сановник и личный хирург императрицы Лесток, французский посланник Шетарди, инструкции которому предписывали (повторяя общую политическую линию Версаля на сближение с Берлином) тесно сотрудничать с Мардефельдом и другими агентами Пруссии при дворе Елизаветы. К этой партии вскоре присоединился воспитатель и гофмаршал наследника престола, великого князя Петра Федоровича, влиятельный граф О. Ф. Брюммер. В 1744 году в Петербург приехала еще одна ярая сторонница прусского короля, мать невесты Петра Федоровича, будущей Екатерины II, княгиня Иоганна-Елизавета. В итоге образовалось мощное политическое лобби, победа которого в борьбе за влияние на столь легкомысленную с виду Елизавету казалась неминуемой.

Особые надежды Фридрих возлагал на Лестока. Он писал Мардефельду: «Я имею сведения [о нем] как о большом интригане… уверяют, будто бы он пользуется расположением новой императрицы. Важные дела подготавливаются нередко с помощью ничтожных людей, а потому [если это справедливо] государыня доверяет этому человеку, и если не удастся сделать его нашим орудием, вам нужно учредить за ним бдительный надзор, чтобы не быть застигнутым врасплох». Король напрасно перестраховывался — Лесток был продажен, как уличная девка. Он уже с января 1741 года получал пенсион от французов в 15 тысяч ливров. Шетарди предупредил Лестока, что деньги даются совсем не за обворожительную улыбку лейб-медика и что ему предстоит «позаботиться о соглашении интересов короля [Франции] и вашей государыни».

С тех пор Лесток ревностно отрабатывал свои гонорары. Из перехваченных и расшифрованных депеш Шетарди за 1744 год вице-канцлеру Бестужеву-Рюмину стало ясно, что Лесток, как и подкупленный французами Брюммер, является важнейшим, говоря по-современному, агентом влияния и, пользуясь доступом к государыне, советует ей поступать так, чтобы действия России незаметно для нее «согласовывались» с интересами христианнейшего короля. Кроме того, он поставлял французам и различную информацию, действуя как обыкновенный платный агент. Перлюстрация показала, что Лесток (кличка «ami intrépide» — «отважный друг») поддерживал прямую связь с командующим русским экспедиционным корпусом в Швеции генералом Д. Кейтом, а его письма к генералу редактировал французский посланник.

Когда Лесток получил предложение продаться и Фридриху, то согласился с удовольствием — его «французская работа» нисколько не противоречила «прусской». В марте 1744 года Фридрих, как об обычном деле, писал Мардефельду: «Я только что приказал господину Шплиттенгерберу передать вам 1000 рублей в уплату второй части пенсиона господина Лестока, который вы не замедлите выплатить, присовокупив множество выражений внимания, преданности и дружбы, которые я к нему питаю».

То, что Лесток состоял в «прусско-французской партии», было очень важно, но еще важнее считалось привлечь к ней руководителей внешней политики России. Коллегию иностранных дел возглавлял старый и больной князь Алексей Черкасский — фигура «в разработку» совершенно непригодная, а вице-канцлером назначили Алексея Петровича Бестужева-Рюмина, который после смерти Черкасского в 1744 году занял его место. Уже с первых дней его назначения вице-канцлером в Берлине, Лондоне, Версале и Вене поняли, что именно этот человек — ключевая фигура русской внешней политики и от него зависит внешнеполитический курс России. Он один может перевесить всю компанию Лестока и его приятелей.

Бестужев принадлежал к «птенцам гнезда Петрова» — младшим современникам Петра Великого, уже пропитанным духом великих преобразований и европейской культуры. Он родился в 1693 году в Москве в семье известного русского дипломата Петра Михайловича Бестужева-Рюмина — резидента при дворе герцогини Курляндской Анны Иоанновны. С юных лет Алексей Петрович жил в России наездами, он учился вместе со старшим братом Михаилом (ставшим также дипломатом) в Берлине, причем весьма преуспел в науках, особенно — в иностранных языках.

В 1712 году Бестужев-Рюмин оказался в составе русской дипломатической делегации на переговорах в Утрехте, которыми закончилась Война за испанское наследство, а потом, с согласия Петра I, поступил на службу при дворе ганноверского курфюрста, ставшего в 1714 году английским королем Георгом II. Молодой русский дворянин, прекрасно воспитанный и образованный, очень понравился королю, и тот отправил Бестужева-Рюмина в качестве главы посольства в Санкт-Петербург — известить дружественную ему Россию о своем вступлении на престол. Приезд Бестужева-Рюмина в такой роли страшно обрадовал русского царя, ибо появление русского подданного во главе английского посольства было свидетельством очевидных успехов молодой России в ее сближении с Западом.