Забудь дорогу назад - Сергей Зверев

– Деревня олигофренов… – выдохнул я. – Провалиться мне на этом месте, Соколова. Разве такое возможно?

– А что не так? – удивилась Анюта.

– Посмотри на эти лица… Олигофрены, микроцефалы, страдающие болезнью Дауна… Это же клиника, куда забыли направить персонал…

– А по-моему, здесь неплохо, – заметила Анюта, приветливо улыбаясь какому-то отроку, плюющемуся рябиновой жвачкой. Отрок был «немного» недостриженный – с одной стороны его голова была почти лысой, с другой курчавились соломенные волосы до плеч.

– Это бред, – настаивал я. – Умственно отсталые плохо улавливают связь между окружающими явлениями, они не способны отделять главное от второстепенного. У олигофренов – недоразвитый интеллект. Врожденная патология головного мозга. Они – большие дети. Проблемы с выражением эмоций, мыслей, плохая речь, хреновая моторика… А главное, олигофрены в принципе неспособны к независимой социальной адаптации!

– Значит, ты видишь то, чего нет, – парировала Анюта. – Хотя позволь тебе напомнить: олигофрения – в сущности, не болезнь, а состояние, при котором нарушена психика. Кто сказал, что умственно отсталые не могут развиваться? А если жизнь заставит? Внешне беспомощны, но каждый знает свое дело. Им нужно кормить свои семьи, защищаться от врагов, растить потомство, которому болезнь, кстати, передается генетически…

– Кстати, не всегда, – напомнил я. – Дети у умственно отсталых вполне могут быть здоровыми.

– Но они и не обязаны оставаться всю жизнь в деревне, верно? Вырастают, уходят… А кто-то и не уходит. Посмотри на парня, что стережет калитку. По нему разве скажешь, что у него гуси в голове?

Здоровяк, охраняющий с двустволкой вход в деревню, действительно не производил впечатления умалишенного. Смотрел на нас угрюмо, цепко. Разговаривать он, похоже, не умел. Наши сопровождающие что-то ему сказали (речь при этом сопровождалась спонтанной жестикуляцией), он с достоинством кивнул, пропустил всю толпу. «Надеюсь, не в западню шагаем», – с опаской подумал я.

– А степеней умственной отсталости, – вполголоса разглагольствовала Анюта, – насколько помню, различаются три. Легкая – это дебильность. Средняя – имбецильность. Тяжелая – идиотия. Мы сами, бывает, впадаем то в одну, то в другую… а некоторые одаренные товарищи… – она уставилась в спину Коровичу, потом посмотрела на меня, – и в третью. Это не мешает нам жить и даже принимать кое-какие решения.

Уж я-то знал об этом как никто другой. Возразить начитанной женщине (временами она сильно меня удивляла) было нечем. Солнце опустилось за деревья, и навалилась усталость. Бдительность притупилась – я искренне надеялся, что она мне сегодня не понадобится. В мутном сознании остался «гостевой» сарай, совмещенный с примитивной русской баней. В том же дворе хозяйская избушка на естественных сваях – спиленных на равной высоте деревьях. Остались в прошлом любопытствующие взгляды сельчан, цепкие ручонки, норовящие что-нибудь от нас отломить, странная каркающая речь, в которой с трудом угадывались русские слова. «Меня зовут Марат», – произнес, как от сердца оторвал, бородатый лысый здоровяк. «Робеспьер», – чуть было не представился я, но прикусил язык и назвал свое подлинное имя, а также имена сопровождающих меня лиц. «А это Дарёна, жена», – представил Марат упитанную женщину в мешковатой юбке, расшитой бисером, – вполне симпатичную, если не замечать, что глаза у нее находятся в разных уровнях и смотрят на собственную переносицу. Женщина произносила приветственные фразы (переводчика не было), кланялась, мы тоже не оставались в долгу, восторгались уютом в сарае, очаровательными детишками, один из которых усердно проделывал дыру напильником у меня в колене. Под занавес дня я уловил из уст хозяев, что гостям завсегда рады – если гости без каверзы; щи в котле, баня топится за стенкой, ночевать можем здесь, в сарае, на циновке в углу, а развлекать пришельцев хозяевам некогда – у них куча дел.

Я отключался – Анюта трясла меня за грудки, ворчала, что они с Коровичем уже доедают щи, в большой семье клювом щелкать не принято, и давно пора в баню, а то ей одной туда идти страшно…

Я что-то ел, что-то пил, откровенно засыпая. Разбудило меня хищное шипение пара – Анюта плеснула воду на раскаленные камни. Я тряс головой, выбивая из нее посторонние звуки. Она смеялась, льнула ко мне – обнаженная, мокрая, говорила странные слова, стягивала с меня пропитанные грязью и потом одежды. Мы мылись каким-то необычным мылом из неведомых компонентов. Она сидела передо мной на полке вся такая хорошая, чистая, я отдавал себе отчет, что Анюта в бане – это нечто, но сподобиться на что-то большее я не мог. По крайней мере, здесь и сейчас. Она хихикала, высмеивала мою «защищенность от женских сексуальных посягательств», терла мне голову, гонялась со смехом за разбегающимися вшами – а мне было просто хорошо. И не надо было ничего другого. Потом мы дружно отстирывали одежду (Марат выделил во временное пользование «каторжные» штаны и рубахи). Я отправился развешивать ее в предбанник – мне необходимо было глотнуть свежего воздуха – а Анюта осталась, сказала, что будет ждать. Плеснула воду на камни, и я пулей умчался из душного ада в набедренной повязке из двух мочалок…

С улицы доносился приглушенный говор. Я развесил одежду и выглянул во двор. Практически стемнело – остатки вечера растекались по двору белесой пастелью. На завалинке перед сараем сидели Корович с кем-то из сельчан, они вели задушевную беседу. Мне стало любопытно, я прислушался. До говорящих было несколько шагов, всё прекрасно было слышно. Собеседником Коровича оказался тот самый угрюмый парень, что впустил нас в деревню. Не таким уж немым он оказался. Собеседники курили по очереди длинную несуразную цигарку – осторожно перехватывали, держали «раструбом» вверх, жадно затягивались. Я почувствовал обильное слюноотделение – двое суток во рту не было никакого табака…

– Да ить не видал ты, брат, никакого бога-то, – гортанно, с длительными паузами выговаривал абориген. – Откеда взяться-то ему в краях нашенских – богу твоему?.. У нас в обчестве-то никто, чай, не молится, а в прочих… да пушшай хоть лбы порасшибают, се равно нету тута никакого бога… Аки сколько лет живут люди – не-е, не встречали… Ни тогда, ни таперича…

– А я говорю тебе, Ерофей, есть… – с религиозной страстью бормотал Корович. – Явилась мне эта сущность – вся светлая, пронзительная, я словно бы взмыл над собой, поплыл над скалами и деревьями, а он со мной разговаривал, спрашивал меня…

– Да ты никак про Айгарач речь заводишь? – насторожился собеседник.

– Ну…

– Не ходют наши туда, – помедлив, сообщил Ерофей. – Злыденское это место, гиблое, дурак ты человек, если сказываешь такое… А вот имеется мнение у знающих, что сам дьявол тама поселился, водит пеших за нос, стращает, жутит, ветрами разными дует, а потом засасывает запросто в геенну свою огненную…

– Да пойми, – горячился Корович, – не может там дьявол поселиться – зачем ему там селиться, если люди туда не ходят? Для кого стараться? Надеяться, что раз в год пройдут заплутавшие, вроде нас?

– Так вроде и богу тогда незачем, – с убийственной сермяжной рассудительностью изрек селянин. – Чего бы он куковал тама, как Соловей-разбойник?.. Ты, мил человек, не оттудова пляшешь. Забудь про Айгарач и не поминай ты о нем никогда. Нет тама ни бога и ни дьявола…