Ленин - Дмитрий Антонович Волкогонов

Это утверждение стало затем аксиомой ленинизма, его азбукой. Один из самых приближенных к Ленину большевиков – Г.Е. Зиновьев в своей теперь малоизвестной работе «Ленинизм» (введение в изучение ленинизма) прямо писал: «В феврале революция была еще буржуазной, а Октябрь был уже началом социалистической революции. Февральская революция была беременна октябрьской; буржуазно‐демократическая революция была беременна пролетарской. И случилось даже так, что беременность‐то эта продолжалась почти ровно 9 месяцев…»[19] Такие «естественные» аргументы приводил Зиновьев, долгие годы проживший вместе с Лениным в эмиграции.

Февральская революция для Ленина не была самостоятельным феноменом, независимым социально‐политическим явлением; это был лишь «этап» того процесса, которому молился лидер большевиков, – социалистической революции, по всей вероятности, мировой. Не случайно окончание своего доклада в цюрихском «Народном доме» Ленин завершил характерными фразами:

– Да здравствует русская революция!

– Да здравствует начавшаяся всемирная рабочая революция!

Какой будет начавшаяся революция – Ленин знал. В своем первом «письме издалека» лидер большевиков писал: «Один кровавый комок — вот что такое общественно‐политическая жизнь переживаемого момента»[20]. Временное правительство только пытается распорядиться властью и не без основания считает, что верность союзническим отношениям обернется меньшей кровью для России (так потом и вышло), нежели сознательно способствовать поражению собственной армии, к чему призывали большевики. Ленин уже видел ситуацию в Россию через призму «кровавого комка», хотя такой она станет со временем лишь с помощью большевистской партии.

В истории нельзя найти более убедительного прецедента, когда политическая партия во имя корыстных целей захвата власти выступала бы столь последовательно и яростно за поражение собственного отечества! Но для Ленина и большевиков это были звенья одной стратегической цепи: развал отечественного государства с помощью военного поражения с последующим захватом власти в этой поверженной стране. Демократический Февраль не смог противостоять этому коварному плану.

Самое удивительное в этом плане не его циничное, антипатриотическое содержание, а то, что Ленину удалось собрать достаточное количество сторонников и с помощью совсем небольшой (к февралю 1917 года) партии реализовать его в кратчайшие исторические сроки! Историки и писатели до сих пор ломают голову, поражаясь фантастической невероятности свершенного. Мы никогда не узнаем в точности: в Цюрихе ли Ленин обдумал план сепаратного мира с Германией, который мог быть заключен только с позиции слабости? Или он не смотрел так далеко и его беспокоила больше проблема: ехать в Россию сейчас или позже? А может, Ленин больше всего думал, как использовать к собственной выгоде неизбывную тягу миллионов людей на его родине к миру и земле?

Никто сейчас точно не скажет, о чем думал Ленин в триумфальные дни Февраля в уютном буржуазном Цюрихе. Александр Исаевич Солженицын попытался, правда, с помощью художественно‐исторического инструментария исследовать космос ленинского сознания в Цюрихе. И делает это, на наш взгляд, весьма убедительно. В своем узле III «Март семнадцатого» Солженицын пишет, смело скальпируя сознание Ленина, давно ушедшего в мир теней, но волею своих исследователей превращенного в языческую мумию:

«…Произошло в России чудо? – думает Ленин. – Но чудес не бывает ни в природе, ни в истории, только обывательскому разуму кажется… Разврат царской шайки, все зверство семьи Романовых, этих погромщиков, заливших Россию кровью евреев, рабочих… Восьмидневная революция… Но имела репетицию в 1905 году… Опрокинулась телега романовской монархии, залитая кровью и грязью… По сути, это и есть начало всеобщей великой гражданской войны, к которой мы призывали… Весь ход событий ясно показывает, что английские и французские посольства с их агентами непосредственно организовали заговор вместе с октябристами и кадетами… Милюков и Гучков – марионетки в руках Антанты… Не рабочие должны поддерживать новое правительство, а пусть это правительство «поддержит» рабочих…

Помогите вооружению рабочих – и свобода в России будет непобедима! Народ не пожелает терпеть голода и скоро узнает, что хлеб в России есть и можно его отнять… И так мы завоюем демократическую республику, а затем и социализм…»[21]

Никто с уверенностью не скажет, что именно так думал Ленин, но Солженицын, по моему мнению, очень близок своим воображением к тому, что могло быть. В навсегда исчезнувшие тайны ленинского сознания можно проникнуть, лишь скрупулезно обследовав то, что было предметом его анализа. По словам лечащего врача Ленина немца Ферстера, больного в 1923 году мучило чувство страха и обреченности. Оставшись наедине со своим уже замутненным сознанием, Ленин, возможно, переживал уже прожитое. Его необратимость, как и караулившая у изголовья смерть, сдавливала спазмами страха виски, голову, тело…[22]

Ленинский мозг, его голова были и останутся вечной загадкой для художника и исследователя, хотя деяния человека делают эти тайны прозрачными. «Голову носил Ленин как драгоценное и больное. Аппарат для мгновенного принятия безошибочных решений, для нахождения разительных инструментов, – писал А.И. Солженицын, – аппарат этот низкой мстительностью природы был болезненно и как‐то как будто разветвленно поражен, все в новых местах отзываясь. Вероятно, как прорастает плесень в массивном куске живого – хлеба, мяса, гриба, – налетом зеленоватой пленки и ниточками, уходящими в глубину…»[23]

Так великий русский писатель пытается приоткрыть завесу над тайнами ленинского сознания. Именно в этом сознании родился план, с которым Ленин решил ехать в Россию.

В то время как большинство лидеров, партий, государственных деятелей считали, что Февраль открыл новую великую страницу российской истории – страницу демократическую, Ленин был убежден, что, если на этой ступени остановиться, он со своей партией в лучшем случае займет малозаметное оппозиционное место в Учредительном собрании. И только. Все крикливые и революционные выступления его представителей будут восприниматься не иначе как экстремистское левачество, к которому снисходительно привыкли западные парламенты. Если Февраль остановится на тех целях, что провозглашены Львовым, Милюковым, Керенским, то его многолетние соперники – меньшевики – получат исторические шансы. Этого Ленин даже мысленно вынести не мог. Но сегодня ясно: удайся первая попытка России в XX веке стать на рельсы демократии и цивилизации, мы бы сегодня не мучились попыткой второй, исход которой пока не ясен. Февраль семнадцатого – дата упущенных исторических шансов…

Нужно в Россию. Ленин придумал и выпестовал племя «профессиональных революционеров». Нужно, наконец, чтобы они проявили себя. Сегодняшний исторический момент может никогда больше не повториться, а ему уже в следующем месяце сорок семь…

Парвус, Ганецкий и «немецкий ключ»?

Ленин мысленно был в России. Мечта и цель всей его жизни неожиданно оказались географически и политически недалеко. На его Родине, от которой он уже стал порядком отвыкать, зрели потрясающие события. Последнее десятилетие, приблизившее Ленина к полувековому рубежу жизни, сделало его тем типом иммигранта, который уже редко возвращается в родные пенаты. А здесь –