Воспоминания о службе - Борис Шапошников

Прошел год командования ротой. Унтер-офицерский состав роты привык уже к моим требованиям как в отношении боевой подготовки, так и внутреннего порядка. Готовились к увольнению прослуживших трехлетний срок, а из стрелков второго года службы в дополнение к унтер-офицерам готовились еще и учителя молодых солдат. Эта подготовка заключалась в привитии им инструкторских навыков. Среди молодых солдат эти учителя назывались «дяденьками» и пользовались известным уважением. Хотя они и не имели дисциплинарных прав, но всегда могли воздействовать на подчиненных через отделенных или взводных унтер-офицеров.

В начале октября состоялось увольнение старослужащих; начали прибывать команды молодых солдат, которые после прохождения бани сейчас же поступали без всяких изоляционных приемников, и распределялись поротно. Я противник всяких изоляторов, считаю их недостойными солдата. Тем более что в большинстве случаев эти изоляторы представляли собой помещения с толстыми стенами, напоминавшими тюремную камеру. Оторванный от домашней обстановки, молодой солдат попадал в такую неприглядную изоляционную камеру. И так-то у него на душе нелегко, а здесь еще вдвое тяжелее чувствовать гнет военной службы.

В отношении регулирования и организации солдатского досуга делалось мало. Правда, рота имела комнату для чтения с маленькой библиотечкой, пополнявшейся на скромные средства роты. Стены в ротном помещении были увешаны дешевыми картинами, отображавшими подвиги русских солдат в прошедших войнах; плакатами со знаками различия и описанием формы одежды русской армии, их солдат, офицеров, генералов. Конечно, все солдаты должны были знать, что изображено на этих картинках, и толково рассказывать обо всем начальству, посещавшему роту.

Вечер я заканчивал дома чтением военной литературы по новейшим вопросам, просматривал столичные газеты. На Балканах снова запахло порохом. Кто знает, чем это кончится! Вспомнился боснийский кризис 1908 года, и как-то стало обидно за немощь русских вооруженных сил. Одну войну на востоке я просидел в Туркестане. Неужели придется просидеть здесь войну на западе? Да и какие в Туркестане видишь войска? Какие-то мелкие отряды из нескольких батальонов. Неприглядной казалась служба в Ташкенте. Хотелось служить на западе. А пока из штаба округа последовал запрос, какую тему я беру для доклада в гарнизонном собрании. Подумал я, подумал и решил: чем же плоха моя вторая академическая тема «Подход к полю сражения и усиленная разведка на основании Бородино и Вафангоу»? Тут и русско-японская война, и преддверие 100-летнего юбилея разгрома Наполеона в России. Эту тему я и предложил капитану Роту. Он согласился. Доклад намечался на конец декабря, причем Самсонов приказал, чтобы на каждый доклад назначалось не менее двух оппонентов.

Прибыли в роту молодые солдаты, начались с ними занятия. Я организовал соревнование между взводами. Командир лучше подготовленного взвода награждался серебряными часами, а отделенные унтер-офицеры и учителя молодых солдат — денежными премиями. Это приходилось делать уже за свой счет.

Мое основное требование оставалось прежним: учить точно по уставу и не вносить отсебятины. Прихожу однажды утром в роту и вижу: стоит взвод и прицеливается. Прицельная рамка поднята, прицел на 2700 шагов, и у всех молодых солдат открыты рты. Я никогда не делал замечаний унтер-офицерам при рядовых стрелках. И на этот раз ничего не сказал. Прошел в ротную канцелярию и вызвал командира взвода. Спрашиваю: «Почему стрелки целятся с открытыми ртами?» Взводный отвечает: «Так приказал фельдфебель». Вызываю старого служаку и говорю ему: «По какому уставу вы дали такое указание?» «По наставлению для стрельбы», — твердо отвечает подпрапорщик. «Найдите этот параграф и покажите». Сел за наставление фельдфебель, читал его, читал, а такого параграфа не нашел. Сконфуженный Зубков явился ко мне с наставлением и заявил, что «раньше было». Тогда я стал допытываться у него, какие же выгоды дает открытый рот при прицеле на дальнее расстояние? Он объяснил, что когда он был молодым солдатом, то их учили открывать рот, так как при открытом рте повышается и правый глаз, а потому лучше видишь мушку. Вот своеобразная методика, типичная для старых сверхсрочников. Пришлось ему доказывать обратное, а чтобы он не портил молодых солдат, то впредь о таких новшествах в методике я приказал ему спрашивать меня. Особенно налегал я на снарядную гимнастику, и скоро вместо мешковатых молодых людей передо мной стояли подтянутые стрелки.

С осени 1911 года я переменил квартиру и занял три комнаты с отдельным парадным ходом и двором по Гоголевской улице, напротив общественного собрания. До казарм, правда, приходилось ходить 35–40 минут, но эта часть города была лучше озеленена, а получасовой переход шел только на пользу. Столовался я дома. Денщик — исполнительный и скромный стрелок моей роты, поляк по национальности, оказался аккуратным и хорошим поваром. Одно только было неудобно: утром каждого воскресенья он часа на три уходил «до костела». В этом я не мог ему отказать.

Однажды фельдфебель доложил, что стрелки-поляки очень много времени проводят в костеле. Я заинтересовался этим. Оказывается, после короткой службы ксендз использует солдат на постройке нового костела. Святой отец не без пользы для себя устраивал «воскресники». Я подал об этом рапорт, и поляки стали возвращаться в роту. Ксендз оказался не кем иным, как известным экспертом по делу об убийстве в Киеве мальчика Ющинского, совершенном ксендзом Пропайтисом. Это был настоящий средневековый зубр.

Читатель может спросить: неужели автор этих воспоминаний был доподлинным «чернецом» Генерального штаба и кроме службы и дома нигде не показывался? Отнюдь нет. Была и личная жизнь. Почти каждый месяц в полковом собрании мы, офицеры, устраивали товарищеский обед. Не менее одного раза в месяц зимой мы были на семейных вечерах. Правда, увлечение танцами прошло, хотелось держать себя солиднее, но побеседовать с дамами и товарищами об интересующих событиях, повеселиться, обменяться впечатлениями, вынесенными из театра, — все это входило в рамки моего офицерского образа жизни.

В гарнизонном офицерском собрании бывал редко, но раз в два месяца с 12 часов дня до 2 часов ночи приходилось здесь нести дежурство. Это дежурство было не из приятных. Компания молодых офицеров, подвыпив, не останавливалась перед позорящими звание офицера поступками. Старые полковники и генералы засиживались за картами допоздна, иногда позволяя себе игры, запрещенные в собрании. На тех и других мы, ротные командиры, нашли скоро управу. Однажды, собравшись в полковом собрании, мы, восемь ротных командиров, в присутствии председателя суда общества офицеров вызвали молодого офицера, участвовавшего в скандальных кутежах, и заявили, что просим передать всей компании: при малейшем скандале дежурный по собранию всех перестреляет из револьвера, хотя бы пришлось идти на каторгу. Это подействовало, и больше скандалов не было. Что же касается «старичков», то мы проделывали так. Без четверти два давали звонок. В два часа ночи, обходя игорные комнаты, дежурный переписывал оставшихся, выбирал старшего по чину и докладывал ему, что собрание закрыто, он передает ему дежурство и уходит. В рапорте коменданту города перечислялись фамилии игроков. Не каждому генералу или полковнику хотелось попасть в этот список, а потому они предпочитали вовремя удаляться домой. Так дежурные по собранию смиряли и малых, и старых. Конечно, нас ругали, но мы вели свою линию твердо.