Воспоминания о службе - Борис Шапошников

К счастью, я не служил под руководством этого ограниченного генерала. Как рассказывали потом товарищи, немало крови пролила бригада во время мировой войны по вине безграмотного в военном деле генерала Моржицкого.

20 октября 1912 года я приступил к сдаче роты ее постоянному командиру капитану Кессарийскому и к 1 ноября закончил сдачу дел. После этого я был прикомандирован к штабу 1-го Туркестанского корпуса. Товарищи по полку устроили мне проводы, которые продолжались два вечера. Мы выпили немало вина за дружеской беседой.

В штабе корпуса я пробыл недолго. 9 ноября был прикомандирован к штабу Туркестанского военного округа впредь до перевода в Генеральный штаб или до назначения в другие округа.

К этому времени из главного управления Генерального штаба на мое имя пришел пакет, содержавший список офицеров нашего выпуска по старшинству, а затем и список вакансий. От нас требовалось прислать список вакансий, расставленных в порядке предпочтительности для назначения уже по Генеральному штабу.

Я решил уйти в другой округ, где можно было получить практику на маневрах и военных играх в большем масштабе, чем в Туркестане. В порядке старшинства мне нужно было наметить по списку только десять вакансий. Записав вперед пять петербургских вакансий, которые, конечно, будут взяты раньше меня, шестой я поставил штаб 35-й пехотной дивизии — город Рязань и седьмой — штаб 14-й кавалерийской дивизии — город Ченстохов, в четырех часах езды от Варшавы.

Во время командировки в Кинель, куда я сопровождал эшелон кончивших действительную службу солдат, приказом по военному ведомству (от 26 ноября 1912 года) я был переведен в Генеральный штаб с назначением старшим адъютантом штаба 1-й кавалерийской дивизии, дислоцировавшейся в городе Ченстохов. 6 декабря состоялся высочайший приказ о производстве меня в капитаны. Не знаю, какую аттестацию мне дало начальство, но, по-видимому, командование мною ротой было признано хорошим, если я без всяких осложнений попал в Генеральный штаб. На моей памяти были и другие факты, когда старшие командиры зааттестовывали причисленных. Так случилось с капитаном Петиным, командовавшим ротой в 4-м стрелковом Туркестанском батальоне. Его несправедливо очернил командир батальона. Назначенная от округа комиссия установила факт неправильного аттестования, и командир батальона скоро ушел в отставку, а Петин продолжал свою службу в Генеральном штабе.

В 1937 году в секретариате Народного комиссара обороны я ознакомился с аттестацией, данной на окончившего со мной академию штабс-ротмистра Смоляка командиром 14-го драгунского Малороссийского полка. Смоляка я знал в академии три года. Это был исполнительный и скромный офицер 5-го драгунского Каргопольского полка. Командира 14-го полка, давшего аттестацию, я уже не застал в полку, он ушел в отставку. Что же ставилось в вину Смоляку? Его скромность и необщительность с офицерами. Но едва ли это могло служить поводом к зааттестованию. Так на это посмотрели и командир 1 — й бригады генерал Чайковский, начальник 14-й кавалерийской дивизии генерал Грановский и начальник штаба округа генерал Клюев. Все они довольно пространно мотивировали свое несогласие с выводами командира 14-го драгунского полка и настаивали на переводе Смоляка в Генеральный штаб.

Самсонов в то время, когда меня перевели в Генеральный штаб, отсутствовал, 8 или 9 декабря меня вызвали к начальнику штаба округа, который прочитал нотацию за то, что я, знающий Туркестан, не остался служить в округе. Оказалось, что из трех человек моего выпуска, отбывавших командование ротой, все ушли в другие округа. Глинский собирался по этому поводу писать протест начальнику Генерального штаба. Доводы старого генерала были справедливы, но, с другой стороны, нужно было принять во внимание и желание молодых офицеров Генерального штаба послужить в округах, в которых можно было получить большую практику в руководстве войсками, нежели в Туркестане. Это я и высказал генералу Глинскому Простились мы с ним дружески.

Вечером 10 декабря офицеры 1-го Туркестанского стрелкового полка в полном составе вместе с командиром полка провожали меня на вокзал. Там выпили по бокалу шампанского. Да, не думал я, что многих из провожавших этих меня старых товарищей и сослуживцев вижу в последний раз.

Я располагал несколькими свободными днями и решил свернуть от Самары на Златоуст, чтобы навестить больную мать, которая остро переживала смерть своего мужа (моего отца).

Через двое суток поезд мчал меня мимо знакомых с детства гор от Уфы к Златоусту. Приятно было снова оказаться в родительском доме. Мать жила с бабушкой, когда-то воспитавшей меня. Для нее я, взрослый капитан, все еще оставался малышом, которого можно было поставить в угол за шалости.

Быстро промелькнули четыре дня, которые я провел в Златоусте, и вот мы с матерью на вокзале. Она плачет, стараясь сдерживаться. Третий звонок… Я стою в вагоне у окна, поезд трогается, и я вижу, как мать поворачивает к выходу из вокзала. Это была последняя встреча с матерью. Умерла она в начале 1915 года, когда я был на фронте…

При переводе в Генеральный штаб я предпочел штаб дивизии штабу корпуса или округа. Признаться откровенно, служба в большом штабе вдали от войск не привлекала меня из-за ее чисто канцелярского характера, с нею я познакомился еще в 1904 году… Мне хотелось быть поближе к войскам.

Однако в этом желании был и известный проигрыш: служба в штабе оставляла тебя в тени, начальство не спешит повышать штабистов в должности и представлять к наградам.

«Как станешь представлять крестишку ли, местечку, ну как не порадеть родному человечку» — так вложил в слова Фамусова бессмертный Грибоедов чиновничий кодекс бывшей России. Действительно, если посмотреть, то в штабах округов, а в особенности в Главном управлении Генерального штаба, служили далеко не выдающиеся по способностям, но «родные человечки».

Видимо, не всем ясно, что представлял собою тогда старший адъютант Генштаба в штабе дивизии. Ему принадлежала ведущая роль в осуществлении задач оперативного характера, в решении мобилизационных вопросов, в организации боевой подготовки частей дивизии. Именно эти вопросы больше всего увлекали меня. Работая в штабе дивизии, офицер Генерального штаба не имел права отрываться от войск. Он зачастую замещал начальника штаба дивизии. Напомню, что во время Первой мировой войны начальник штаба Верховного Главнокомандующего принял решение: на должностях старших адъютантов Генерального штаба в штабах дивизий держать старших по годам и уже опытных капитанов.

…К вечеру 23 декабря 1912 года я прибыл в Варшаву. На последний поезд, отправляющийся в Ченстохов, опоздал. Недолго думая, пошел к своему товарищу Филаретову, который служил в интендантстве 5-го армейского корпуса.

Из рассказов Филаретова о Варшаве, а затем от совместной с ним прогулки по городу в русский сочельник 24 декабря сложилось у меня первое впечатление о польской столице. Оживление на улицах, кафе, рестораны, многоэтажные дома — все, как в крупном городе, но все же это не был ни Петербург, ни старушка Москва. Да, признаться, я и не особенно присматривался к Варшаве, не располагая для этого временем. Меня ждал Ченстохов — большой уездный город. С 25 декабря наступали трехдневные рождественские праздники, но так как штаб дивизии запрашивал меня еще в Ташкенте о времени прибытия, то я решил в Варшаве не задерживаться и 25 декабря, в семь утра уже был на вокзале в Ченстохове. Остановился в гостинице. Приведя себя в порядок, в парадной форме отправился с визитом к начальнику дивизии. Позвонил. Дверь открыл денщик в гусарской форме. Он помог мне раздеться и провел в кабинет генерала. Ждать пришлось недолго. Скоро в кабинет вошел высокого роста моложавый и подтянутый генерал. После моего рапорта и объяснения, почему я беспокою его в праздник, он предложил мне сесть и стал расспрашивать об учебе в академии и службе в Туркестане. Оказалось, что в молодые годы он тоже служил в Закаспии. Во время нашей беседы в кабинет вошла жена Орановского, дочь бывшего главнокомандующего русскими армиями в Маньчжурии Линевича, и пригласила нас завтракать. Вместо официального визита я сразу попал в семейную обстановку Орановского. Как я узнал позже, у Орановских был сын, учившийся в гимназии в Ченстохове. С ними же жила младшая незамужняя сестра Орановской — Нина Николаевна Линевич, имевшая придворное звание фрейлины императрицы, пожалованное ей после смерти Линевича. Хотя Нина Николаевна была и моложе Тамары Николаевны года на 3–4, но выглядела старше сестры, казалась более замкнутой. За завтраком я получил приглашение бывать у Орановских запросто. Одним словом, у Орановских я был принят весьма радушно.