Сила главного калибра - Алекс Орлов

– Ой, а мы куда?

– В город, крошка.

– Вы… в дороге будете или как?

– А куда ты спешишь? – Водитель взглянул на проститутку в зеркало заднего вида, а сидевший справа громила загадочно улыбнулся. – Давай сначала поболтаем. Давно тут работаешь?

– Три года уже.

– Хорошо перепадает?

– Не очень, но в городе еще хуже – больше конкуренток, – ответила Либи, все еще не понимая, что им от нее нужно.

Однажды, еще в самом начале карьеры Либи, в парке к ним с подругой подошел какой-то урод, бледный и слюнявый. Он пригласил девушек развлечься с ним, даже показал бумажку в пятьсот реалов. Либи сразу отказалась и пыталась отговорить подругу, но та запала на деньги и пошла, а потом ее нашли в этом же парке сложенную в пластиковый пакет по кускам. В полицию Либи не пошла, лишь сообщила приметы ублюдка своему сутенеру. Через несколько дней тот зазвал ее в подвал на одной из городских окраин, где работала Либи, и предъявил для опознания мерзавца – она сразу его узнала.

Потом его нашли в парке тоже в пластиковом мешке.

Либи осторожно покосилась сначала на одного, потом на другого соседа. Нет, эти были не похожи на сексуальных маньяков, но в их глазах зияла пугающая пустота.

– Скажи мне, крошка, видела ли ты старый пикап с тремя пассажирами? Он проезжал примерно за полчаса до нас.

Либи сделала вид, что напрягает память, – наморщила лоб и слегка закатила глаза, однако делала это для отвлечения внимания, прикидывая, не копы ли это оперативные и если копы, то во что ей это выльется. Год назад она попала на бесплатное обслуживание их «барбекю», домой явилась походкой кавалериста и два дня не выходила на работу. До сих пор она это слово не переносила.

– Ну, видала я этот пикап.

– Пассажиров запомнила?

– Одного знаю – Барри Кампински, у него мастерская обувных автоматов.

– Что за автоматы такие? – Водитель дернул руль, бросив машину в сторону, и обошел набитый детьми семейный автомобиль.

Сидевший справа больно ткнул Либи в ребра.

– Тебе задали вопрос, – сказал он.

– Я отвечаю, мистер, не тыкайте в меня! – воскликнула Либи, пытаясь надавить на него голосом, и тут же получила тычок с другой стороны.

– Ой! Да говорю же – обувные автоматы, ботинки шлифуют.

– Вот мне бы такой, жуть как лениво бывает ботинки чистить.

Водитель достал из бардачка сигареты и закурил. Сизый дым поплыл по салону.

– Тебя, кстати, как зовут?

– Либи, мистер.

– А меня – Говард.

– Очень приятно, Говард, – сказала Либи, почему-то сразу решив, что имя вымышленное. Человек с таким именем, по ее мнению, должен носить очки в толстой оправе, золотые часы и через раз говорить «прошу прощения».

– Ты не куришь, Либи?

– Редко, – ответила девушка, глядя на отцветавшие желтыми цветами проносившиеся мимо поля. – Клиенты это не любят, мистер.

– Вот молодец, какая преданность своему делу.

Сидевший справа от Либи громила с перебитым носом засмеялся.

– Так что, мистер Говард, может, мы все-таки займемся делом, а? Время идет, а я ведь даже задаток не получила.

– Извини, как-то вылетело из головы. Ты сколько берешь?

– Ну, с троих за два часа двести монет наберется.

– Ты же поначалу пятьсот требовала, – усмехнулся старший.

– Ну… это я погорячилась, двухсот хватит, – ответила Либи, надеясь скидками задобрить странных клиентов.

– Что ж, по-моему, справедливо. Вот, держи задаток… – «Говард» не глядя подал через плечо ассигнацию в пятьдесят реалов.

Либи взяла деньги и немного успокоилась: если дает деньги, значит, работа все же будет. Впрочем, часто случалось и так, что девушкам платили вперед, а после работы отбирали деньги, да еще избивали.

На отходящей вправо от шоссе грунтовой дороге мальчишка лет десяти тащил на веревке воздушного змея, Либи истолковала это как хороший знак, решив, что все закончится хорошо.

– Либи, детка, кто еще был в кабине с Барри Кампински?

– Я их не знаю, раньше никогда не видела.

– Описать сможешь?

– Нет, скажу только, что молодые, лет двадцати. У одного под глазами синяки, подрался, наверно.

– Молодец, детка.

Машина сделала поворот и вышла на прямой километровый участок, тянущийся до самой городской черты. Водитель сбавил скорость и даже пропустил набитый пассажирами автобус.

– Где живет этот Кампински, знаешь?

– Знаю, улица Садовников, двадцать четыре. Там у него и мастерская.

– Умничка.

Говард остановил автомобиль на краю шоссе, весь кювет здесь зарос густым кустарником.

– Вот и приехали. Джонни, в услугах Либи мы больше не нуждаемся.

– Да, босс.

Так ничего и не понявшую проститутку ударили в солнечное сплетение, а затем свернули шею и бросили тело под откос. Машина взревела мотором и понеслась вперед, чтобы поскорее прибыть на улицу Садовников к дому двадцать четыре. У «Говарда» к Барри Кампински было неотложное дело.

Бездомный, которого, как выяснилось, звали Боно, шел впереди, продолжая негромкий разговор то ли с самим собой, то ли с очередным явившимся к нему персонажем. Джим и Тони его не отвлекали, занятые тем, как бы не споткнуться, да не сломать ногу, потому что Боно вел новых знакомых «партизанскими тропами». Напарники, впрочем, не жаловались – пусть приходится раз за разом пролезать в дыры в заборах, пробираться между разрушенных стен и прыгать с камня на камень, преодолевая зловонные болотца, зато достигается скрытность перемещения группы, а это одно из основных требований для разведчиков, какими Джим и Тони себя и считали, – так им было удобнее.

– …и тогда король вессалийский Норман провозгласил Елену правительницей своего королевства, а когда пришел срок, она явила всем наследника, и дали ему имя – Рамон…

Боно остановился и, повернувшись, взглянул на Джима и Тони совершенно безумными глазами.

– Король Норман сказал мне, что вы никакие не глюки – вы настоящие люди, из стекла и металла… То есть из крови и плоти.

– А тебе какая разница? – начал сердиться Тони. Он ухитрился наступить в дерьмо, и теперь от его ботинка здорово разило.

– Разница в том, господа, что если в мои видения входят люди из реального мира, то что же тогда сон? Где кончается реальность, спрашиваю я вас?

Джим огляделся. Они стояли посреди двора какого-то заброшенного дома в бесперспективном городском квартале – видимые со всех сторон. Это было совсем не то место, где следовало вести философские споры.