Солдат, сын солдата. Часы командарма - Эммануил Абрамович Фейгин

помалкивай. А иначе, какой порядок будет в семье, допустим, или на работе, а тем более в армии. Нет уж, будь добр, на старшого не замахивайся, а то мы так больше порушим, чем построим.

Так вот думал Микешин, и, наверное, совсем по-другому размышлял на эту тему Артемов. Возрастом Артемов старше других во взводе, потому что два года пользовался отсрочкой, и опыта жизни у него, конечно, побольше, чем у других товарищей. Работая до призыва в армию учителем сельской школы, Артемов даже к первоклассникам обращался на «вы». Некоторые преподаватели посмеивались над ним, мол, чудит новичок, но он горячо доказывал, что смешного, а тем более дурного в этом ничего нет, — пусть школьники с малолетства привыкают высоко ценить свое и чужое человеческое достоинство. Армия наша нравилась Артемову помимо всего еще и тем, что вежливость, уважительное отношение к человеку здесь было возведено в закон, и понятно, что «огородное чучело» возмутило его не меньше, чем Сергея Бражникова.

Словом, все солдаты взвода по-разному думали в это утро о лейтенанте и готовились к его приходу тоже по-разному.

И вот...

— Взвод, смирно, равнение направо! Товарищ лейтенант...

Голос сержанта звучит крепко и молодо, а голосе лейтенанта, после бессонной ночи, по-стариковски глуховато и устало, словно Геннадий за эти несколько часов стал на много лет старше.

— Здравствуйте, товарищи!

— Здравия желаем, товарищ лейтенант!

Геннадий Громов вздрогнул. Ни разу еще взвод не отвечал ему так дружно и четко, ни разу еще так горячо и искренне не желали ему здоровья солдаты. «Что это? Может, они смеются надо мной?» Но раздумывать над этим уже некогда — начала разворачиваться тугая и точная пружина армейского распорядка... Команда следует за командой, и наконец завершающая:

— В атаку — вперед!

Как одно целое, поднялся взвод. Не прекращая огня, солдаты устремились к переднему краю «противника». Им нелегко бежать в защитных чулках, в масках, но что поделаешь — атака предпринята после «атомного взрыва», а следовательно, местность заражена. А тут еще ожили подавленные было огневые точки «противника».

— Ложись!

Солдаты быстро расстилают подстилы, залегают, а затем снова — вперед. Атака — это только вперед, малейшее промедление, заминка в бою — смерти подобны.

«До чего же красиво действуют! Какие молодцы!» — других слов, других оценок у лейтенанта пока нет. Есть только радость, мальчишеская, почти восторженная, словно вернули ему что-то дорогое и уже, казалось, безвозвратно утерянное.

«Хорошо, наверно, сейчас идем», — подумал Сергей. Несмотря на ледяной ветер, ему жарко, все на нем мокрое, хоть выжимай, нестерпимо зудит под резиновой маской вспотевшее лицо, и все же слово «хорошо» наиболее точно выражает настроение Сергея. «Хорошее настроение потому, что хорошо работаем. И лейтенанту, наверное, приятно на нас смотреть. Вот и замечательно, что ему приятно. Это он заслужил. По трудам и удовольствие получает. Но пусть не думает, что мы для него... что мы подарочек ему делаем. Как бы не так! Не для него, а вместе с ним».

...Лейтенант Громов стоит перед строем своего взвода. Голос лейтенанта к концу занятия окреп и снова налился молодой силой.

— Благодарю вас, товарищи!

— Служим Советскому Союзу!

«Вот кому служим, — подумал Сергей Бражников, продолжая мысленный разговор с Геннадием Громовым. — Вот это и пойми, милый человек. А когда поймешь, сердцем поймешь, каждой кровинкой своей поймешь, тогда и знать это будешь не по служебной обязанности, не потому, что выучил наизусть все параграфы устава... Тогда тебе же самому лучше станет, тебе же самому легче и веселей будет жить на свете».

...Взвод построен в одну шеренгу. Лейтенант Громов медленно идет вдоль строя, словно впервые знакомится с подчиненными. Какие хорошие, славные лица! Это же удовольствие, да что удовольствие — это счастье командовать такими солдатами. Геннадий чувствует, как растет в нем какое-то новое чувство к этим людям, которых он раньше по неразумению своему обезличивал привычным, удобным, но в сущности казенным словом — взвод.

Но об этом чувстве лейтенанта Громова к солдатам еще рано говорить. Об этом еще рано, а разговор о другом... Старшина Петров, например, считает, что уже несколько поздновато затевать с лейтенантом Громовым тот заранее обдуманный, запланированный разговор. По всему видать — расстроился человек, обозлился, теперь к нему так просто не подступишься. Ну, а коли просто не подступишься, то можно и не просто. Мало ли путей к человеческому сердцу.

4

Старшина перехватил лейтенанта Громова на тропе, когда тот направлялся в штаб полка.

— Уф, беда, и только! — сказал старшина. — Послужу здесь еще полгодика, а потом попрошусь в другой округ. Сил моих больше нет по горам да по каменьям лазать.

— А вы давно служите? — спросил Геннадий, замедляя шаг, чтобы дать старшине отдышаться.

— Здесь, в Закавказском? Или вообще? Я призыва тридцать шестого года. Еще в кавалерии службу начинал. Помню, нашим кавполком командовал заядлый такой конник — буденновец Василий Михайлович Громов. Сейчас он Герой Советского Союза. Я все собираюсь спросить вас, товарищ лейтенант, вы с ним, часом, не родственники?

— Это мой дедушка.

— Я так и думал. Вы и лицом: на него похожи и вот... осанкой. Красивый у вас дед. Помню, выедет он, бывало, перед полком на своем Соколе, так мы смотрим — не насмотримся, любуемся — и не налюбуемся, такая это красота, ну живописная картина, и только. А если начнет Василий Михайлович показывать нам рубку лозы или вольтижировку, то и вовсе от восторга онемеешь. Я нигде потом такого лихого кавалериста не встречал. Вот бы повидать сейчас вашего дедушку. А где он проживает в настоящее время, не скажете? Так близко! Как отпуск будет, обязательно заеду. А здоровьем он как? Василий Михайлович особой, крепкой породы человек. Его и годы не возьмут, и хворь никакая к нему не подступится.

Геннадий очень любит своего деда и в другой раз с большой охотой послушал бы рассказ о воинских его доблестях, но сегодня... Геннадий отвечает старшине сухо, коротко. Сейчас целиком занят самим собой Геннадий Громов. Что-то происходит в нем необычное, что-то рождается в нем новое, еще непонятное. В муках рождается, с болью, поглощая все душевные силы. А тут еще этот старшина привязался со своими воспоминаниями, «Ну чего он хочет? Неужели не видит, что мне не до