Солдат, сын солдата. Часы командарма - Эммануил Абрамович Фейгин

Но ни страха, ни «священного трепета» перед своими спортивными противниками пограничники почему-то не обнаружили, зато уважение гостям оказали неподдельное. Когда кончились весьма непродолжительные деловые переговоры, начальник заставы, майор, который несмотря на свои тридцать шесть лет являлся самым опасным соперником Бражникова на завтрашних состязаниях, сказал:

— А теперь, дорогие гости, прошу пожаловать ко мне.

— Угощать будете, товарищ майор? — озорно сверкнув глазами, спросил Глазков.

— Для этого вас и зову...

Глазков расхохотался:

— Так вот они, коварные приемы пограничников. Знаем, наперед все знаем: «Угощайтесь, милые гостюшки, не стесняйтесь, еще тарелочку ухи, да еще одну тарелочку, словом, так угощайтесь, чтобы завтра от сытости не могли бы ни ручками, ни ножками своими пошевелить».

— А зачем нам это? — сказал майор, явно не принимая шутку футболиста. — Мы и так разгромим вас завтра по всем статьям. Так что не опасайтесь: угощение мое совсем иного рода, отменное, доложу вам, угощение, не пожалеете...

Вышли на крыльцо. Майор втянул воздух и поморщился:

— Опять начадили! До чего же крепкий табак у американцев.

— Трофейный? У лазутчиков захватили? — спросил Громов.

— Да нет. Дураки они, что ли, со своим табаком к нам лазить. Это американцы на том берегу курят, а ветер сейчас оттуда.

— Интересно на них посмотреть. Можно? — спросил Громов.

«А что тут интересного, — хотел возразить майор. — Я, братцы, досыта на них насмотрелся, до тошноты...», но начальник заставы человек гостеприимный, вежливый. «Раз гости хотят...»

— Пожалуйста, — сказал майор. — Давайте спустимся к реке. Тут близко.

2

Она текла здесь, на этом участке, бесшумно, знаменитая пограничная река. В половодье она широко разливалась, ворочала многопудовые камни, пенилась, грохотала, но сейчас присмирела, а от берега до берега — рукой подать. Да не подашь — государственная граница.

— Вон та группа, что побольше, это американские солдаты, — сказал майор.— Водители машин, ну и другие специалисты. А какой они специальности, для нас тоже не секрет. Тут неподалеку их база под «атлантическим» флагом... тоже известного нам назначения. А вот те трое — их начальники. А тот, что суетится вокруг них,— соседский офицер. Удивляюсь, на него глядя,— человек он уже пожилой, и чин у него немалый, а посмотрите, как лебезит перед заокеанскими лейтенантами, чуть ли не в ноги кланяется. Даже стыдно мне как-то за него, все ж таки — сосед...

— Что ты, Сережа, так уставился на американцев? Знакомых выглядываешь, что ли? — пошутил Глазков.

Сергей отрицательно покачал головой. Откуда у него знакомые американцы? Он не дипломат, а шахтер. Новый горняцкий поселок, где жил до армии Сергей, пока даже на карту не нанесен и еще ни разу не принимал у себя зарубежных гостей. И вот теперь, вглядываясь в американских солдат, Сергей думал: «Ну чего они тут торчат? Я-то знаю, почему я здесь, это граница моей страны. Я на своем берегу стою. А что их привело сюда, за тридевять земель и морей от их родины к нашим рубежам? Ненависть? Страх? Нужда? Или их просто пригнали сюда?»

— Ну что, насмотрелись? — спросил майор. — Тогда пойдемте, товарищи.

3

В квартире майора мальчик лет одиннадцати, лобастый, в непомерно больших очках, читал книгу. Майор взял книгу, полистал ее, посмотрел на обложку и недовольно покачал головой.

— Опять про шпионов? — спросил он у мальчика. И огорченно пожаловался гостям: — Вот, полюбуйтесь, чем мой сын увлекается. Говорю ему: «Витька, зачем ты драгоценное время тратишь на подобную литературу?» А он, знаете, что мне отвечает: «Я, — говорит, — папка, для дела читаю, потому что хочу советским разведчиком стать». Ну, сами понимаете, я только руками развел и при случае купил в городе полное собрание сочинений Тургенева. Привез и говорю Витьке: «Вот что, сынок, читай, если хочешь советским разведчиком стать». А он, как видите, отца не послушался. Тайком достает у кого-то из солдат и... Как видно, придется мне, Виктор, с тобой по-иному поговорить. А пока ступай, позови маму.

Жена майора угостила их домашним пирогом и кизиловым вареньем, но, видимо, не ради такого угощения зазвал их к себе начальник заставы, потому что, хитровато улыбаясь, он все время намеками обещал что-то особое. И вот, когда была убрана со стола чайная посуда, хозяин встал и, застегнув распахнутый на время чаепития воротник гимнастерки, сказал:

— Ну, не буду вас больше томить.

Майор открыл тумбочку, на которой стояла радиола, достал большую пластинку в целлофановом конверте и проговорил торжественно и громко:

— Первый концерт Чайковского. Исполняет Ван Клиберн в сопровождении Государственного симфонического оркестра Союза ССР под руководством Кондрашина... — А затем уже мягче и тише пояснил с ласковой интонацией в голосе: — Мать у меня в Москве живет, ей под семьдесят, но она с утра до позднего вечера стояла в очереди за этой пластинкой. А я... поверьте мне, товарищи, я за такой музыкой пешком в Москву пошел бы. Это же такая радость. Вот послушайте.

Наверное, с общепринятой точки зрения Сережа человек не музыкальный. На симфонических концертах он бывал за всю жизнь не больше двух-трех раз и вести непринужденную беседу в обществе о достоинствах и недостатках того или иного музыкального произведения он, конечно, не сможет, и память музыкальная у него, кажется, не ахти какая... Но вот завертелся черный диск пластинки... Первый концерт Чайковского. Играет Ван Клиберн. И словно поток теплого света пролился в душу Сережи Бражникова.

«Спасибо тебе, славный музыкант Ван Клиберн. Хорошо, что ты пришел в этот русский дом с русской музыкой, с душой чистой и ясной, с сердцем, открытым для дружбы и добрых дел, — думал Сергей, взволнованный и растроганный музыкой. — Как человек к человеку, пришел ты ко мне, американец Ван Клиберн. Как человек к человеку. — Сергей подавил вздох и до боли прикусил губу. — Ну, а те твои соотечественники, что стоят на том берегу пограничной реки, солдаты и офицеры с «атлантической» базы? С чем пришли они из-за океана к границе моей Родины? Что принесли с собой к ее рубежу?»

...Играет Ван Клиберн. О чем-то очень чистом и радостном поют струны, но уже какая-то темная тень омрачила лицо Сергея. Он хочет и