Жестяной пожарный - Василий Зубакин

После нескольких неудачных попыток долететь до Лондона я все же туда добрался в разгар зимы и убедился в том, что мои предположения о передислокации создаваемого генералом правительства имеют под собой основания: предчувствие отъезда и смены берегов витало в воздухе, хотя это и оставалось строгой военной тайной. В преддверии переезда активность Национального комитета несколько поутихла, и я смирно сидел в Лондоне у Кей в ожидании предписаний из штаба генерала. А предписания все не приходили, вместо них затевались протокольные мероприятия, нужные для поддержания нашего статуса в глазах чиновного британского МИДа, а уж никак не для бойцов Сопротивления. Я разрывался надвое – мое место было там, на фронте, во Франции, а не здесь, в английском тылу. А Кей? Вторая моя половина осталась бы с нею.

Наконец пришло разрешение на отъезд домой. Кей почти не сомневалась, что вылет будет отменен, – за окном стоял туман, плотный, как вата. Но для меня она пригласила нескольких друзей на прощальную вечеринку.

Среди приглашенных оказалась «звездочка» лондонского эфира Анна Марли. Ее называли самой красивой женщиной русской эмиграции; она пела, аккомпанируя себе на гитаре, сочиняла стихи для своих песен и пользовалась заслуженным успехом у публики. Музыка и стихи знаменитой «Песни партизан» – гимна Сопротивления – принадлежали ей. Устроившись у камина, Анна тихонько перебирала струны. Внимание гостей было к ней привлечено. Мне нравилась мелодия, которую она подбирала, глядя в огонь, – грустная и вместе с тем строгая и призывная. С бокалами в руках все ждали начала песни…

В этот момент отворилась дверь, и в комнату вошел… Жеф Кессель! Желая сделать мне сюрприз и воспользовавшись своими армейскими связями, Кей разыскала его через штаб ВВС – он служил в авиации – и позвала к нам на этот вечер. Лучшего подарка моя Кей не могла бы мне преподнести!

Слухами земля полнится, это общеизвестно. Никто из нас, прямоходящих, не миновал слухов – и слухи никого не миновали: хорошие и плохие, черные и белые. Человек окружен аурой слухов, и этим он отличается от зверей и птиц. Впрочем, кто знает…

Слухи о моем друге Жозефе Кесселе до меня долетали довольно-таки регулярно, а иначе и быть не могло: Жеф, этот жевавший бокалы вечный солдат, был неиссякаемым источником, но в то же время и чутким уловителем слухов. По слухам, он вел свою, индивидуальную войну с Гитлером – неуправляемый и независимый Жеф Кессель, находивший смысл жизни в боевых схватках, в той огненной искре, которая вспыхивает при ударе кремня о кресало. Расползавшиеся по подполью разговоры о том, что Кессель пойман и лишился головы на гильотине в гестаповской тюрьме, что он то ли повешен, то ли разорван в клочья при взрыве заложенной им самим бомбы, – все эти байки я досадливо пропускал мимо ушей: Жеф был жив. Обо мне тоже судачили, и немало, например, так: Бернар убит в схватке с альпийскими стрелками, немцы захватили его труп и увезли в Берлин – продемонстрировать высокому начальству. Эти новости я слушал с интересом, они подсыпали перца в легенду о командире «Освобождения». Альпийские стрелки? Прекрасно! Увезли в Берлин? Еще интересней! Я не сомневался в том, что эти слухи доходят и до Лондона и полковник Пасси, при каждом удобном и неудобном случае ставивший мне в укор мое опиумное прошлое, ловит их с кислой миной на лице: они лишь добавляют краски в мой немного расплывчатый поэтический образ.

Нельзя утверждать, что мы с Жефом были бессмертны, но собственная смерть никак не входила в наши планы. Все мы стоим в живой очереди за смертью, это так, но жизнь слишком дорогое удовольствие, чтобы спешить с нею распроститься.

Мы отошли в сторонку, переполненные дружеской приязнью и воспоминаниями, и не могли поначалу найти слов для выражения своих чувств. А Анна все перебирала струны, и песня, казалось, вот-вот родится и зазвучит. Мы с Жефом подошли поближе к камину, и, вслушиваясь в мотив, я вдруг почувствовал, как строки стихов приливом подымаются от сердца. За спиной девушки, наклонившись к ней, я стал тихонько подпевать, проборматывать слова; она взглянула на меня благодарно и согласно кивнула головой. Мелодия под ее бегающими по струнам пальцами окрепла и налилась терпким соком, она подхватывала мои слова, повторяла их, переставляла в строке и дополняла, а потом, как птиц из силка, выпускала на волю. Зачарованные гости следили за полетом слов, трогавших их сердца. Жеф Кессель достал из кармана блузы блокнот и, озабоченно хмуря брови и грызя кончик карандаша, тоже что-то там менял в тексте.

Слушатели перевели дух, словно услышав заветное признание партизана, и снова застыли, глядя на ровное пламя камина.

«И верных до смерти…» – это Жеф вписал; у меня было «И сотни верных друзей». Жеф, друг отчаянный, все по себе равнял.

Торжественное молчание висело в комнате, никто не решался его нарушить. Я видел, как глаза Кей подернулись туманом скорби – она горевала по старику, по мне и по Франции. Песня разжигала огонь в сердцах и бередила душу. Люди у камина присутствовали при рождении гимна борцов за свободу, и рождение «Исповеди партизана» делало эту ночь особенной и незабываемой.

Последний куплет взорвался, как граната:

Анна Марли закончила петь и отложила гитару. Не слышно было ни поздравлений, ни возгласов восхищения: слушатели испытывали, как от истинного произведения искусства, радость с грустью пополам. Простая мелодия, простые слова, а результат превзошел все, что только можно было ожидать. И кто из нас мог предвидеть, что эту песню, записанную на пластинки, будут передавать по радио и она будет звучать повсюду, где сражаются французы! Жизнь «Исповеди» не закончится с окончанием войны и победой над нацизмом: она будет переведена на многие языки и станет призывом для тех, кто не желает склонять голову перед насилием и врагами. Кто знает, каковы таинственные пути, ведущие к успеху на поле искусства! Знали б, так шагали бы по ним, и мир был бы переполнен бесценными шедеврами.

Вскоре после полуночи, несмотря на плотный, хоть ножом его режь, туман и уверенность Кей в обратном, за мной пришла машина из штаба и увезла на аэродром. Волшебному вечеру, как всему на этом свете, пришел конец. Доведется ли мне хотя бы еще разок до конца войны попасть в Лондон? Кто знает…